– Лет пять тому прибыл ко мне под начало некий Александр Георгиевич Бельский. До того служил он в Петербурге. Да что там служил – числился. Службы он вовсе не знал. А может, у вас в Петрополе вся служба в этом роде, я не удивляюсь.
Барышни находят таких, как Бельский, красивыми, что, конечно, понять трудно. Ну а записные красавцы редко не напроказят. Вот и Саша, я думаю, напроказил, вследствие чего и турнули его в нашу глушь. Подальше от греха да соблазна.
Мы все его быстро полюбили. Казалось бы, пустой малый, а сердцем прикипаешь. Море симпатий, как говаривала моя бабушка, почтенная старушка. Вежлив, но не чопорен, обходителен, но не угодлив, спокоен, но с ним не скучно… Любил об заклад биться по всякому пустяку. Храбрец был – да и теперь, я думаю, не трус; впрочем, толку с этого мало… В поступках же – сущий ребенок. Безответственный, расхлябанный, несолидный какой-то. Взвод его все смотры проваливал. Бывало, не успеет по службе, вызовешь его, начнешь распекать, а он руками разведет и улыбнется как дитя. По моему разумению, в армии таким не место, но с Сашенькой Бельским я добровольно бы никогда не расстался. Однажды он мне жизнь спас своей выходкой.
Как-то во время вылазки – у неприятеля там лучевая установка стояла, сильно нам жить мешала – отрезали меня от цепи бунтовщики. Мне ни вперед, ни назад, ни в стороны, если вы понимаете. И вот чувствую – следующим залпом накроют: ножницы защелкнутся, пристрелялись, бестии. Лежу, молюсь. Слышу – палят беспорядочно, и все мимо. Выглядываю – лупят, но не по мне, а крепко в сторону. Я, конечно, ждать себя не заставил, быстренько за скалу… Словом, ушел.
Пытаюсь узнать, почему “ватрушки” цель сменили? Оказалось, Бельский покинул свое укрытие и прохаживался на виду у врага с фляжкой коньяку в руке. По нему они и стреляли. Хорошо – далеко было, не зацепили.
Я после у него спрашивал – ты, мол, нарочно, чтобы меня выручить?
А он в ответ:
“Никак нет, это я на спор с поручиком Репиловым”.
“Ну и как, выиграл?”
“Проиграл, – отвечает. – Я закладывался, что они в мою сторону три десятка зарядов выпустят, а выпустили всего два с половиною”.
Что прикажете с таковским делать?
Выпивать с ним было, скажем прямо, неловко. Как с кибером. Пить-то он пил, и даже неплохо, по нынешним меркам. Да и как в гарнизоне не пить? Но при этом все молчал. Иные, простые и понятные господа, впадают от выпитого в веселье. Другие делаются угрюмы и слезливы. Знаете, товарищей усопших поминают по всякому поводу, речи говорят срывающимся голосом… Это, положим, и глупо, но что от пьяного требовать ума? Зато хоть ясно, что у человека лежит на душе.