Он вздохнул.
— Давай прощаться.
— Ты уходишь прямо сейчас?
— Время не ждет. Хорошо бы коня… Но тогда мне вряд ли поверят, что я вольноотпущенник.
— А как же новая туника, сандалии?
— Э! За декаду пешего перехода от их новизны останется одно светлое воспоминание.
— Тебя проводить? — предложил Крон.
— Зачем? Не стоит.
Бортник посмотрел в сторону города.
— «Продажный город, — неожиданно процитировал он, — обреченный на скорую гибель, если только найдет себе покупателя!»
Крон недоуменно посмотрел на него.
— Так сказал когда-то Гай Саллюстий Крипе о Древнем Риме, — пояснил Бортник. — Не знаю, как насчет покупателя для Пата, но вполне возможно, что его могильщик стоит сейчас под горой Стигн…
— Туборова дорога в той стороне? — кивнул он в противоположном направлении.
— Да.
— Что ж, тогда прощай. Счастливо тебе.
— И тебе счастливо.
Они крепко пожали друг другу руки, и Бортник, сбежав с крыльца, зашагал в сторону Туборовой дороги прямо через кусты чигарника.
После утренней прогулки по парку сенатор подошел к вилле со стороны людской. Чтобы не обходить, он решил пройти через служебные помещения к толпному входу. Во дворе управитель уныло наблюдал, как двое рабов набирают в бурдюки воду из огромного кувшина и носят ее на кухню. Увидев сенатора, управитель прикрикнул на рабов, они оставили свое занятие, и все трое приветствовали господина. Крон молча кивнул управителю и прошел мимо.
На кухне стряпух разделывал тушку ушастого баруна; над очагом в большом чане кипела похлебка для прислуги и рабов, разнося пряный мясной запах по комнатам людской; в углу мальчишка-подкухарок вымешивал тесто на лепешки. В одной из комнат свободные от службы стражники азартно резались костяными фишками в баш-на-баш — при появлении сенатора они вскочили, но Крон только махнул рукой и пошел дальше. Он уже собирался подняться по лестнице в свои апартаменты, как из каморки Калеции услышал свистящий шепот. Крон удивленно остановился перед завесью, узнав голос писца. Что нужно писцу от Калеции? В недоумении он прислушался.
— …Я не советую тебе ерепениться, — говорил писец. — Если я донесу претору, что Атран, предводитель восставших, — это твой Атран, то тебе несдобровать…
— Нет, — еле слышно прошептала Калеция.
— Не нет, а да. Тебя схватят и будут пытать, терзая твое тело, такое бархатистое и нежное, пока оно не покроется струпьями…
— Нет…
— …И если тебе все же повезет остаться в живых, ты выйдешь из застенка обезображенной калекой, — с изуверской ласковостью продолжал писец, — Атран даже не посмотрит на тебя…