– С чего вы взяли, что мы станем запираться? – спросил Павел Романович. – Напротив. Нам есть что обсудить.
При этих словах ротмистр выразительно на него посмотрел, но Дохтуров сделал вид, будто ничего не заметил.
– Обсудить? – переспросил полковник. – Я не собираюсь с вами дискутировать. Я намерен вас допросить – а это, уверяю, совершенно иное дело.
– Допрашивайте, – сказал Дохтуров. – Но сперва я расскажу нашу историю. Не возражаете?
– Прямо здесь? – полковник задумался. – Впрочем, давайте. Не станем терять времени.
Он уселся на свободный стул и приготовился слушать.
* * *
Выражаясь аллегорически, начало этого странного разговора было подобно встрече Грозного с Курбским (если б она состоялась) после отъезда последнего из Московии. А вот окончание – это уж нечто вроде совместной думы Минина и Пожарского.
Иными словами, изначальные условия совершенно переменились: из гонителя и обличителя Мирон Михайлович Карвасаров обратился если не в единомышленника, то уж в сочувствующего – определенно. И дело здесь заключалось не в талантах Дохтурова как рассказчика. Штука была в другом – сыщицкая интуиция полковника подсказывала ему: все это правда. И, выслушав историю Дохтурова и компании, он нюхом уловил – рассказанное вполне соответствует истине. Хотя поверить в это было очень и очень трудно.
– Я только не понимаю, как ваш Грач умудрился нас разыскать, – сказал в заключении Дохтуров. – Японцы вот не сумели, а он – пожалуйста.
– Хваткий был сыщик, – ответил полковник. – За то, увы, поплатился. А как нашел – так это тоже целая история. Однако она не для ваших ушей. Могу только сказать, что помог ваш приятель, господин ротмистр. Сориентировал своей опийной коммерцией. Мы вышли на связную, некую госпожу Черняеву, а уж через нее – и на вас.
Тут Павел Романович вздрогнул.
– Что, знакомая? – заметив, спросил Карвасаров.
– Нет, не думаю… Да и фамилия распространенная.
– Это верно, – полковник вздохнул. – Да только спрятал эту связную Грач так, что и найти не можем. Ну ничего. Отыщется.
Мирон Михайлович помолчал, окинул всех тяжелым взглядом.
– История у вас занятная, – сказал, наконец, он, – но чем можете ее подтвердить? Верить вам на слово я не обязан. Да и потом, не пойму: где эта ваша панацея, и что, собственно, вы с ней собираетесь делать?
Эти слова точно нож вошли в сердце Павла Романовича. И в самом деле, где теперь панацея? Ведь он сам отправил Софи́ накануне к пилоту Миллеру. Тому самому, которого (если верить газетам) этой ночью убили. Кто и за что? Но главное – что теперь стало с любительницей чувствительных романсов и с той шляпной коробкой, которую она несла при себе?