‑ Простите, дон Фелипе, но разве её не ваш secretario сделал?
‑ Не кати бочку на бедного Хулио, комиссар. Теперь-то я знаю, кто её сделал и кому собирался её продать.
‑ Кому же?
‑ Твоим хозяевам, кому же еще. Но не успел. Он воспользовался ей по-другому: подставил моего родственника, чтобы спасти свою шкуру. А меня – сильного мира сего ‑ столкнуть с другими сильными мира сего. И завязалась бы кровавая битва титанов. Битва, которая не прекращается ни на секунду, только время от времени утрачивая свой кровавый и грозный вид и обретая форму диалога, чтобы потом сбросить эту маскировку и разгореться с новой силой. А ты – наш пострел везде поспел – умудрился встрять в этот диалог сильных: их и меня. Вершат свои большие дела сильные мира сего, ну и я, зайчик-Посседа, между ними попрыгаю – может, крошка-другая с господского стола и мне перепадёт, да? Ходишь ты по краю, комиссар!.. Так и норовишь, комиссар, перепрыгнуть через ту сумму, которая обозначена на твоём, комиссар, ценнике. А знаешь, чем обычно заканчивается шпионская карьера? Не знаешь? Их сдают, шпионов. Их же хозяева, на которых они работали, рискуя свободой и жизнью, их и сдают, Посседа. Тебя ещё не сдали? Ты ещё прыгаешь, зайчик? Ну, прыгай. Вот уже и следующая неделя, а ты всё балансируешь по краю и равновесия покамест не утратил… Ловок ты! Ловок!
– Э-э-э… сеньор Ольварра… – комиссар Посседа, подгоняемый вновь поднявшимся внутри него страхом, заговорил хамской скороговоркой. – Хотелось бы ближе к делу, извините за настырность. Вы меня можете обозвать и шпионом, и террористом, и говночистом – я не обижусь, я вижу, что вы сегодня расстроены чем-то, но… но это результат не приблизит, ведь так? Я вас внимательно слушаю, дон Фелипе, извините, что осмелился перебить.
– О'кей! – сказал Ольварра. – Тьфу ты! Bueno!..[19]
‑ Йес, ‑ ответил комиссар невпопад.
‑ Мне нужно выйти на твоих хозяев, ‑ сказал Ольварра. – Напрямую.
‑ Хм. Боюсь, это будет непросто сделать.
‑ Постарайся. Мне тоже было непросто найти для тебя базу террористов.
‑ Постараюсь, дон Фелипе. Мы же партнёры.
Несмотря на наручники и голый зад, Акока после подземелья чувствовал себя вполне комфортно. Солнце нагрело поверхность автомобиля до несусветной температуры, но это парня нисколько не смутило. Внутри багажника приятно пахло укропом. Вскоре двигатель завелся, и они куда-то поехали. Акока заснул.
Проснулся он от жалобного протяжного стона. Некоторое время ему понадобилось, чтобы понять, что стонал он сам. Потом он понял, что выдержать ещё какое-то время в лишенной кислорода духовке, в которую превратился багажник комиссарского «нисана», будет самым значительным подвигом в его жизни.