– Стой! – кричу я и, поймав недовольно-изумленный взгляд Анатолия, поправившись, прошу: – Останови на минутку, пожалуйста.
Выхожу из кареты. Из-за разукрашенных стекол видно, что дела в забегаловке идут не блестяще. Но мне наплевать. Я перехожу на противоположную сторону улочки, где одиноко шатается человек-бутерброд с плакатом курса доллара, хлопаю его по плечу:
– Здорово, Андреич!
«Курс» недоуменно оборачивается. Я вижу незнакомое лицо моложавого человека с усиками, который закономерно интересуется, в чем, собственно, дело. Извинившись, я спрашиваю, где Андреич. Ну тот, что работал здесь с полгода назад. Человек с усиками пожимает плечами, морщит лоб, припоминая…
– Такой сутулый, седоватый, лет шестидесяти?
– Ему пятьдесят пять было, – произношу я упавшим голосом. – Он еще кашлял сильно.
– По-моему, умер, – спокойно отвечает незнакомец.
– Как умер… Отчего?
– Точно не знаю. Когда он в больницу попал, меня на это место взяли. Говорили, вроде воспаление легких. Жаль…
Но я вижу, что ему не жаль. Ему все равно. Одним стариком меньше, одним рабочим местом больше…
Когда я усвою правило номер один мирного времени:
«Каждый сам за себя»?
Возвращаюсь с ночной. Веру с Мишкой застаю на пороге. Вера на ходу чмокает меня в губы и сообщает скороговоркой:
– Тебе вчера звонил Александр Огурцов. Передал, что он в Москве…
– Огурец?!
Горячая волна бешеного восторга захлестывает меня с головой. Впервые за последние дни мне хочется хохотать, танцевать и петь. Я подхватываю жену и сына на руки и кружу на лестничном пятачке.
– Пусти, сумасшедший, – со смехом отбивается Вера, а Мишка визжит от восторга и требует еще. – Пусти, оставь меня в покое…
– Покоя нет! – кричу я. – Знаешь об этом?!
Из приоткрывшейся двери напротив просовывается в щель любопытный внушительных размеров нос, затем столь же солидных габаритов его обладательница, которая вежливо интересуется:
– Что, Верочка, в Америку собрались?
– При чем тут Америка? – осекшись, озадаченно спрашивает Вера.
– Гляжу, веселье у вас… Думала, уезжаете. Я слышала, там у вас муж работал.
– А что, – встреваю я, – в России уже нельзя повеселиться?
Дверь с бормотанием затворяется.
– Она здесь всего год живет, – опустив голову, извинительно произносит Вера.
– А мы поедем в Америку? – спрашивает Мишка, вскинув на меня пытливые глаза. – Или ты насовсем вернулся?
– Идем, – неожиданно повышает голос Вера. – Опаздываем.
Я звоню Огурцу, но его номер молчит как партизан.
– Черт… Небось уже в свою газету снесся, папарацци…
Моя башка гудит, как старый медный самовар, в трубу которого набросали еловых шишек. Был у нас такой на даче лет сто назад… Обычно в такие минуты я решаю мучительную дилемму: сразу завалиться спать или все же слопать заботливо приготовленный Верой завтрак. И покуда я решаю эту важную проблему, рука помимо воли тянется к пульту. Диктор смотрит на меня как удав на кролика. Я демонстративно поворачиваюсь к нему тылом и проделываю обычные механические действия: сбрасываю одежду, тащусь в душ, отмываюсь от смеси запахов жизнедеятельности и распада, босиком шлепаю по коридору. Задержавшись на развилке кухня – спальня, невольно вслушиваюсь в монотонное дикторское бормотание из-за настойчивого повторения знакомой фамилии…