— Найдем, — спокойно ответил Сизов. — Если не будем психовать и пойдем быстрее. Уже недалеко. — Он помолчал, раздумывая, говорить или нет, и все же добавил: Ты вот что, не бегай по тропам-то. Здесь всякие люди ходят, не ровен час — на самострел напорешься или в яму угодишь. Иди сзади и помалкивай. Терпи. Без терпения в жизни ничего не делается. Не знал? Так знай, приучайся жить по-человечески.
Он сам удивлялся своим словам. Человека, который, похоже, привык жить только своей прихотью, паразитировать на человечности, учить жить по-человечески? Но ведь кто-то должен учить этому, если родители не научили?
"Ну, ничего, — подумал он, — люди не научили — тайга научит. Здесь или терпи, или прощайся с жизнью". Такой дилеммы в человеческом обществе не ставится. Но "Зеленый прокурор" иначе не судит.
— Что они, гады, самострелы-то ставят? — возмутился Красюк. Это же запрещено.
Сизов рассмеялся: человек, не признающий запретов, вдруг вспомнил это слово.
Он понимал блатных: кроме собственного каприза для них ничего не существует. Кичатся корешами, а на самом деле маются в беспросветном одиночестве: каждый — один, как перст, никому не нужный и сам себе опостылевший. Именно этим чаще всего и объясняется гипертрофированное презрение блатных к человеческой личности.
А у Красюка появилась цель жизни, и он теперь считал, что не имеет права рисковать собой. Раньше был рабом собственной прихоти, стал рабом собственности, которую собирался обрести. Психология раба — она и для богатого собственника остается главенствующей.
Сизов понимал, что теперь его невольный спутник будет терпеть лишения, только бы добраться до золота. Он и убьет, не задумываясь, если кто-то покусится на его богатство. И доброе дело сделает, если это будет нужно. Но привычки есть привычки, не считаться с ними тоже нельзя: недоглядишь сорвется в безвольной истерике, наделает глупостей.
— Хорошая у тебя фамилия — Красюк, — сказал Сизов, чтобы отвлечь своего спутника от навязчивых мыслей о еде.
— Папочка удостоил. Сделал и смылся.
— Что сделал?
— Да меня ж, чтоб ему на том свете. А лучше — на этом… Углядел смазливую хохлушку, поманил, и она, дура, пошла…
— Разве можно так про мать?
Красюк долго не отвечал, шел сзади, смотрел в землю и молчал.
— А потом? — спросил Сизов.
— Потом она меня народила.
— А потом?
Красюк засмеялся.
— Потом купила мне голубей.
— Зачем?
— Чтобы не скучал мальчик, не баловался. Так и стал я голубятником. Он опять засмеялся, но как-то иначе, безрадостно. — Когда меня первый раз прищучили и назвали голубятником, я даже обрадовался. Да, говорю менту, я всего лишь голубятник, отпусти, дяденька. А оказалось — признался. Оказалось, «голубятники» — это те, кто лазают по чердакам и воруют белье, которое сушится на веревках. Надо же, воровал, а не знал. Вот какая школа получилась.