— Среди захваченных ими европейских столиц Москвы не будет, — говорит он. — Немецко-фашистское наступление на Москву остановлено в пределах восьмидесяти — ста километров. Но они готовятся к новому. Для него и выпущено это пышное обращение к солдатам. А в переводе на цифры оно означает свыше пятидесяти дивизий, в том числе восемнадцать танковых и моторизованных, и тридцать три пехотных.
— А у нас?
— Ежедневно подбрасываются подкрепления из резерва. Не только выстоим, но и разгромим. В общем, считай, что ты уже работаешь у нас. Тоже на фронте. Понятно? Удостоверение твое уже готово: с сегодняшнего дня ты — наш сотрудник… Кстати, потому я тебе и разрешил на допросе присутствовать… А сейчас — на обыск к Сысоевым. Напарника я тебе дам, а понятых подберешь на месте. Все ясно?
— Все.
— Ну а потом займемся Сысоевым. Если эта стерва говорит правду, я думаю, что он прочно залег в подполье. При его связях с воровской бандой сделать это ему нетрудно В таком случае объединимся с угрозыском. Там — подходящие ребята…
Я проспал два часа после разговора с Юговым. Меня разбудили три звонка — мои «позывные» в коммунальной квартире. Вошел человек в свитере под горло, в старенькой кожанке, чуть постарше меня.
— Безруков Павел, — представился он, — оперуполномоченный из МУРа.
Я провел его в свою комнату.
— Извините, если я оденусь при вас, — сказал я.
— Мне Стрельцов приказал: так, мол, и так, пойдешь напарником к Глотову… И давай бросим это «вы». Никто никому не начальство.
— Ладно, — согласился я. — Пошли будить понятых.
Я постучал к Мельникову. Оба они с женой уже встали. Я представился им — в новой уже роли, показал удостоверение.
Замок у Сысоевых пришлось взломать: ключей у нас не было. В комнате чисто. Мебель стояла, как прежде у Пахомовых. Прибавилась только пишущая машинка. В ящике письменного стола нашли патроны к нагану Сысоева. И никаких бумаг, даже записей в блокноте не было… Словом, обыск ничего не дал, кроме пачки отпечатанных и где-то размноженных на стеклографе листовок…
Результаты обыска, как я и предполагал, Югова не обрадовали.
— Самого главного, мужички, не нашли — ниточки, которая привела бы нас к Сысоеву.
— А листовки? — спросил я. — Прямая улика для Хельги Мюллер. На допросе же она об этом ничего не сказала.
— Улик против нее и так достаточно, дело уже в трибунале. А листовки эти я передам прокурору. Они, кстати, так же пахнут, как и та, которую ты приносил мне…
У нас в квартире после обыска у Сысоевых все жутко перепугались. Пустить в дом фашистских разведчиков — все равно что кобру откуда-нибудь из Каракумов. Да и ко мне отношение соседей несколько изменилось. Не то чтобы меня стали бояться, но вели себя более осторожно и сдержанно. Разговоры о положении на фронтах при моем появлении на кухне или в «курилке» вдруг смолкали, или говорившие меняли тему разговора. Наш понятой Мельников даже сказал мне наедине: