Я стоял напротив дымящегося пепелища, смотрел на жуткую картину, а на дорогу выходили женщины и девушки, которые смогли убежать и укрыться в окрестных лесах, и вот мысль, которая застряла во мне навсегда: какие они красивые! Мы шли по Минскому шоссе на запад, а по обочинам шли на восток домой освобожденные наши люди, и мое сердце трепетало от радости, от новой мысли — в какой красивой стране я живу, и мой оптимистический, книжный, лозунговый патриотизм органически все более и более становился главным веществом моей жизни.
Я не понимал тогда, что войн без зверств не бывает, забыл о пытках невинных людей в застенках Лубянки и Гулага.
...Я написал картину — как красиво
И тюбики от выдавленных красок —
Ультрамарина, кадмия, белил и охры
Забросил в яму за сараем.
Был год, в котором всё наоборот.
Любовь ушла, июнь сменился маем.
Днем было сухо, ночью дождик лил.
Прошло семь дней, и выросла крапива.
9 мая 1998 года
Забытое письмо от 17 декабря 1942 года
Нахожусь недалеко от передовой, пока во взводе у меня тридцать солдат. Из тридцати двадцать девять судились за кражи, мелкое хулиганство, поножовщину. Ребята — огонь!
Недавно заговорил с одним из них:
— Ты, Мусатов, в театре был когда-нибудь?
— А ты, что, был?
— Ну, конечно.
— Так туда же не пускают простых...
— То есть как не пускают, почему?
— Ну там царь, благородные...
— Да ты откуда, — говорю, — с неба, что ли, свалился?
Вспомнил Большой зал консерватории.
Из письма от 2 февраля 1943 года
...Получаю сухой паек: сухари, крупу, сахар, концентраты, мясные консервы, перец и горчицу и офицерский дополнительный паек: масло, консервы, папиросы. Варю на завтрак кашу, на обед суп и на ужин суп. Для лошади — овес, сено, соль.
Из письма от 28 февраля 1943 года
У меня есть валенки, меховая куртка и меховые варежки, ватные брюки, а фрицы мерзнут и голодают в сырых блиндажах. Еще немного — и они побегут!
Весна 1943 года
“...Два случая, два казуса войны.
Мы были безнадежно влюблены.
Проклятая бомбежка — миг и вечность.
Друскеники, деревня Бодуны.
Ты о Москве? А я о блиндаже.
Ты о работе? — Я о мираже.
Ты плакала? —
Спасибо за сердечность!
Через Сычевку, а потом по проселочным дорогам я должен был вывести свой взвод на Минское шоссе. Было вокруг еще много снега, и где почва глинистая — много грязи, довольно горячее солнце и быстрое таянье снега.
На свою единственную телегу я погрузил рацию, телефонные аппараты, на катушках километров сорок кабеля. Шинели скатали, припекало, трижды на просохших холмиках я останавливал взвод на отдых. Ложились на еще прохладную, но оживающую землю, но минут через десять вскакивали, стремительно стягивали с себя гимнастерки, рубашки, кальсоны и начинали давить насекомых. Все мы были завшивлены. Кто-то считал — сто, сто пятьдесят, во всех складках одежды, в волосах были эти гады и масса белых пузырьков — гниды.