– Пойдем-ка в хижину, детка, – проговорил он вслух. – Я просто хотел показать тебе, что за время твоей болезни мир не провалился в тартарары.
Когда Рид бережно опустил Тресси на ее жестковатое ложе, она спросила:
– Долго я проболела?
– Я каждый день делал зарубку на стене хижины. – Рид просиял знакомой широкой улыбкой. – Так и знал, что ты непременно об этом спросишь. Дай-ка подсчитаем… пять, шесть… всего восемь. Правда, я их начал делать только когда принес тебя сюда, а до того минул еще целый день и часть ночи. Всего, стало быть, ты провалялась в бреду девять-десять дней и ночей. – На секунду Рид отвернулся, ковыряя носком сапога земляной пол.
– Вначале мне казалось, что ты умрешь, – прибавил он глухо и лишь тогда снова повернулся к Тресси. – Плохо же я знал тебя, детка! Ты у меня крепкий орешек.
– Что же это со мной такое было? Шулерия? – Тресси не смогла сдержать дрожи в голосе.
– Да нет, что ты! Без доктора точно не скажешь, но мне думается, что тебя скрутила холера.
– Ох! – Тресси в ужасе зажала кулачком рот. – Просто чудо, что я осталась жива! Ты спас мне жизнь, Рид Бэннон.
– Всему виной та проклятая вода из фургона. Мне бы следовало сообразить это сразу, когда хоронил тех несчастных. Забрать их воду… вот болван! Просто затмение нашло. Они, должно быть, подцепили хворь в пути, и скорее всего от воды. Вот зараза и осталась в бурдюке. Словом, я сжег эту штуку.
Глаза Тресси смыкались сами собой, но ей так хотелось смотреть на Рида. Смотреть, как он, волнуясь, расхаживает по хижине, как отбрасывает волосы со лба, прежде чем взглянуть на нее. Он все больше становился похож на индейца – кровь матери-сиу оставила в нем неизгладимый след. Тресси с жадностью вслушивалась в его низкий волнующий голос, отгонявший от нее все страхи, точно материнская колыбельная, – ни с кем прежде она не чувствовала себя так хорошо и спокойно. И все же сон неумолимо сморил ее. Этой ночью Тресси спала крепко, без кошмаров и, проснувшись, почувствовала себя окрепшей.
После завтрака Рид снова вынес ее наружу, но на сей раз усадил на большом валуне неподалеку от хижины, а сам отправился привести в порядок постель. Едва он скрылся в хижине, как Тресси распахнула одеяло и подставила нагое бледное тело ласковым лучам утреннего солнца. Только сейчас она смогла как следует оглядеться по сторонам, и увиденное привело ее в восторг. Далеко внизу расстилался край, которым они прошли, – россыпи валунов, меж которых торчали кактусы, золотился низкий кустарник и отливали медью корявые крепкие сосенки. Прямо от хижины круто вниз вела опасная узкая тропка, а позади величаво высились горы. В их складках лежали глубокие тени – лиловые, синие, коричневые – и еще белее казались снежные шапки, искрившиеся под летним солнцем.