— Чтобы стать монахом, надо жить вот в таком глухом углу и всю жизнь ничего не видеть и не слышать, может быть, тогда укрепишь в себе изначально-истинную природу и обретешь покой в мыслях. Если же удалиться на Тигровый холм, что на моей родине, по целым дням глазеть на кокетливых отроков и размалеванных певичек, слушать песни под струны и цевницу, вбирать ароматы изысканных закусок и хорошего вина, вряд ли твое тело уподобится иссохшему дереву, а сердце — мертвому пеплу!
В тридцати ли от Цзиси была деревня под названием Поселение человеколюбцев. Раз в двенадцать лет в деревне устраивали праздник цветов и плодов, причем каждый участник выставлял свои вазоны с цветами. Мое пребывание в Цзиси как раз совпало с праздником, и я загорелся желанием пойти в деревню, но, на беду, не оказалось ни паланкина, ни коня. Тогда я велел нарубить бамбука, сделать шесты и к ним привязать стул — так получилось подобие носилок. Нанятые носильщики подняли шесты на плечи, и мы тронулись в путь. Один из моих сослуживцев, по имени Сюй Цэ-тин, отправился со мной, и всякий, кому случилось попасться нам на пути, смеялся, дивясь необычному зрелищу. Пришли на место, в деревне оказался храм, но не знаю, в честь какого божества его воздвигли. Перед храмом на открытой площадке сколотили для представлений высокий помост, его разрисованные перила и квадратные стойки поражали грандиозностью и ослепительно блестели, но, подойдя ближе, я разглядел, что это — разрисованная и скрученная в трубу бумага, поверх крытая лаком. Вдруг раздались удары гонга и показались люди: четверо несли две свечи, огромные, словно колонны, а восемь других тащили на палке здоровенного, как вол, борова. Двенадцать лет всем миром его откармливали и вот сейчас закололи в честь божества[158]. Цэ-тин рассмеялся и сказал:
— Свинье повезло с долголетием, но, видно, и зубы у бога остры. Будь я божеством, не сумел бы насладиться подношением.
Я ответил:
— Но это так хорошо показывает их нелепую веру.
Мы вошли в храм. Галереи и двор были заставлены вазонами с цветами и деревьями; здесь не было растений с подрезанными ветвями или обломанными коленцами, вся прелесть деревьев была в серебристой блеклости причудливых ветвей — большей частью это были сосны с Желтой горы. Началось представление, народ повалил валом, и мы поспешили уйти.
Не прошло и двух лет, как я повздорил со своими сослуживцами, как говорится, «взмахнул длинными рукавами»[159] и воротился домой.
Со времени службы в Цзиси мне нестерпимо было видеть всю убогость и презренность моего положения в сутолоке казенной жизни, и я решил сменить ученые занятия конфуцианца на торговое дело. У меня был дядя по имени Юань Вань-цзю, муж сестры отца, в Паньси, в местечке Сяньжэньтан, он занимался виноделием. Вместе с неким Ши Синь-чэном я затеял дело на паях — мы продавали вино Юаня за море. Но не прошло и года, как на Тайване разразился мятеж Линь Шуан-вэня