- Простите меня, но вы очень странно выглядите. Разрешите мне выслушать вас. Может быть, у вас жар?
- У меня, доктор, ничего нет. Неужели вы не знаете, как должен выглядеть человек, у которого больше ничего нет? Вы слышите меня - ничего?
19
ЭПИЛОГ
Долог и черен вечер на этом острове, долог ветер и черна судьба. Не только прожито все, все и записано. Самое страшное начинается, когда я задумываюсь - да полно, было ли это? Может быть, я только поддался тяжелым снам? "Все призрачно, все условно" - так говорят мне звезды и скрип половиц. "Призрачны восковые тени. Призрачны глаза Эдди. Призрачна и твоя боль".
Тогда я пытаюсь найти точку опоры. В сотый раз я перечитываю случайно дошедший до меня номер марсельской газеты с подробным описанием судебного разбирательства. Свидетельница госпожа Паули Шаубе показала, что убитый был большевистским шпионом. Да, да, я помню, как уныло наливался кровью подбитый глаз полицейского комиссара. Далее - адвокат, мэтр Валуа, в блестящей речи подчеркнул, что Юр был "врагом общества и морали". В Луиджи заговорил герой войны и добрый патриот. О, фантаст, его губы все еще дрожат на столбцах газеты! Разве могут дойти до площади Пигалль слезы курносой Тани и плебейский снег далеких равнин? Луиджи, разумеется, оправдан. Они поженятся. Я так и думал. Они снимут квартиру в три комнаты, они купят зеркальный шкап, и никто не заподозрит их, никто не догадается, что это только вымысел, подлый и розовый, как поэтическая заря.
Нет, газета не спасает меня. Ее бумажный тенорок лишь подтверждает все неправдоподобие окружающего меня мира. Есть один залог подлинности существования, вздорный и прекрасный, - это деревянный барашек. Я ставлю его перед собой. Я ложусь на пол и вою по-собачьи. Тогда, превозмогая ночь и безверие, доходит до меня живая жизнь. Это умирает Эдди и, умирая, говорит мне: "Собака, где же ты?..".
Жалкое и слабое сердце никогда не отказывается от надежды, это не его вина - так оно сделано. Так сделаны и ваши сердца. Не осуждайте же меня! Когда я говорю "отчаяние", я не лгу, но невольно ассоциация не звуков чувств подсказывает мне другое слово - "отчалить". Тогда я вижу только море и ночь. Я и впрямь отчалил от прежней жизни. Это лето было штормом и горем. Я не вижу земли. Но, как каждый человек, испытавший крушение и полумертвыми руками еще перебирающий весла шлюпки, я хочу ее увидеть - зеленую, чужую и бесконечно родную землю.
Сегодня я получил телеграмму от жены. Она приедет сюда грустная и ласковая, чтобы увезти меня - в Париж или в Москву. Я боюсь, что она меня не узнает. Столько прошло с того дня, когда белела в окне вагона ее шляпа, а кругом, а во мне уже начиналось это сумасшедшее лето. Что я скажу ей? Она прочтет эти страницы, услышит ветер, увидит деревянного барашка. Она положит мне руку на лоб.