Взгляните сверху на реку, что течет мимо маленькой заставы Сен-Лоран, на ленточку света, что на миг проблескивает то здесь, то там, сквозь деревья, все глубже и глубже забирается в лес и наконец добирается до маленькой миссии Святой Маргариты-Марии – скопища домиков на поляне, вокруг которой терпеливо ожидают джунгли. Ну разве оно не прекрасно, это скопление строений с жестяными крышами, с белеными стенами, с освещенными оконцами и звуками доносящейся из радиоприемника высокой песни с индейскими словами под веселый барабанный бой?
Какое симпатичное крыльцо у маленьких бунгало с разбросанными повсюду качалками, скамьями и стульями. Ширмы на окнах придают комнатам мягкое сонное очарование, так как набрасывают плотную сеточку из тонких линий на цвета и формы, тем самым несколько четче их обрисовывают, благодаря чему те становятся еще заметнее и живее, а также более нарочитыми – как интерьеры на картинах Эдварда Хоппера или в детских книжках с яркими картинками.
Конечно, существует способ остановить этот безудержный размах красоты. Он связан с регламентацией, согласованностью, конвейерной эстетикой и торжеством рационального над беспорядочным.
Но здесь такого не найти!
Вот она, судьба Гретхен, из которой вырваны все тонкости современного мира – лаборатории для единого повторяющегося морального эксперимента: Сеять Добро.
Зря поет ночь песнь хаоса, голода и разрушения вокруг этого маленького лагеря. Главное здесь – уход за ограниченным числом людей, которые пришли сюда с целью получения вакцинации, хирургической помощи, антибиотиков. Как говорила сама Гретхен – думать о более крупной картине значит лгать.
Я часами бродил большими кругами в густых зарослях, беззаботный и сильный, пробирался сквозь непроходимую листву, взбирался на высокие фантастические корни тропических деревьев, иногда останавливался, чтобы послушать гулкий переплетенный хор ночных джунглей. Повыше, на более зеленых ветвях, дремлющих в ожидании утреннего солнца, росли нежные мокрые восковые цветы.
Я опять оказался выше страха перед влажным, рассыпающимся уродством развития. Болотистая ложбина распространяла зловоние разложения. Скользкие твари не могли причинить мне вред и поэтому не вызывали отвращения. Да, пусть за мной придет анаконда. Мне понравятся ее крепкие быстрые объятия. Я упивался гулким, резким криком птиц, наверняка предназначенным для того, чтобы вселять ужас в сердца попроще. Очень жаль, что в этот темный час обезьянки с волосатыми руками уже спят, – мне бы так хотелось изловить их ненадолго, чтобы запечатлеть поцелуи на их хмурящихся лбах или безгубых болтливых ртах.