Однако теперь, спустя двадцать лет, то разочарование, которое принесла им наука, он стал очень и очень ценить. Оно, как и всякая неудача, многое им дало, в частности, научило куда лучше понимать и чувствовать людей. Именно благодаря ему и сам Ежов, и те чекисты, что были ему близки, вдруг вспомнили, что человеку трудно жить лишь верой в конечное счастье, что человек так устроен, что и сейчас, в этой простой сиюминутной жизни, тоже хочет радоваться, любить, ненавидеть, наслаждаться миром и покоем. Потому-то и во времена прошлые люди ради самого небольшого удовольствия так легко шли на грех. Шли, жертвуя своим спасением, и Церковь поделать с этим ничего не могла.
В книге он писал об этом; писал, что вера во всеведение и всезнание органов делает рядового человека спокойным и умиротворенным: он знает, что надежно защищен, что есть сила, есть бойцы, которые всегда начеку и которые, не жалея своих молодых жизней, прикроют его от любых бед и невзгод. Если же только допустить, что органы могут ошибаться, пусть даже такой случай — один на миллион, чувство безопасности люди сразу же потеряют. Вера в справедливость и всезнание органов, продолжали Ежов со Стратоновым, нужна, как воздух, не только честным советским людям, но и заключенным, и их родственникам. Умирать всегда тяжело, и все-таки умереть легче, когда знаешь, что в самом деле виновен. Органы ошибаться не могут, и раз они сказали, что ты преступил закон, значит, так оно и есть.
В книге Ежов писал, что и та политика, которую по воле партии проводят чекисты, скрывая, не допуская до народа всяческие бедствия, не только аварии, катастрофы, взрывы, но и небесные катаклизмы: землетрясения, ураганы, наводнения, в которых, кажется, никто и не может быть виновен, это ради все того же спокойствия людей, которые доверчивы, ранимы, и чуть что — впадают в такую панику, что потом не ведают, что творят. Человека, писал Ежов, необходимо оберегать от плохих известий, ему и так часто мучительно тяжело жить, а мы денно и нощно объясняем ему, как все вокруг опасно, зыбко, неверно; кажется, что наконец жизнь наладилась, и вдруг — землетрясение, и то, что он годами строил, его близкие, его дети и родители, — все погребено под обломками. Зачем лишний раз писать о беде — неважно, кто в ней виноват: сам человек или Бог.
В России это, кстати, прежде отлично понимали. Царь тогда был наместником Бога на земле, а раз так — он был ответствен и за стихии. Любые бедствия означали одно: Господь недоволен своим народом и своим наместником. Царь знал, что через некоторое время он сумеет все наладить, народ же, разогрев себя слухами, ни с того ни с сего решал, что это не просто размолвка, нет, Бог напрочь и навсегда от их царя отвернулся, и, значит, ему, народу, надо немедленно восставать. Всем миром подняться против тирана. Этого хочет от него сам Господь. Так природные катастрофы, например, наводнения в Петербурге или пожары в Москве, в коих никто, кроме сильного ветра и какой-нибудь бабы, по глупости подпалившей собственную избу, виноват не был, многажды приводили к тяжким смутам и бедствиям.