Старая девочка (Шаров) - страница 55

Раньше Сталин тоже всегда действовал, как Буденный, или, вернее, Буденный действовал, как Сталин, но теперь Сталин все чаще и чаще начал задумываться о будущем. Ему нравились Верины сказки, и что следователи, ведущие дело Веры, их понимают, его тоже устраивало. Он видел, что другие вряд ли так сразу и легко здесь его поддержат, а пока появятся те, кто поддержит, кто сможет все это разработать и внедрить, пройдут годы.

Сталин и сам всеми силами хотел одного: перестать быть для народа революционером, выйти наконец из тени Ленина и встать в ряд тех, кто раньше, до Ленина, был в России хозяином. Он хотел войти в их число, сделаться среди них своим, а там он бы уж посчитался с ними, посчитался, кто и как правил Россией, кто и сколько ей дал. Сначала он был бы среди ее прошлых правителей и правительниц самый малый, самый последний, они бы кривили на него носы, не хотели бы садиться с ним за один стол, а дальше он бы посмотрел, кто — кого; как говорится, и последние станут первыми. Он бы посмотрел, посчитал, кто больше — не он или Ленин, а, например, он или Петр. Народ, который в конце концов здесь один все решает, народ бы сказал, кто из них был большим благословением для России.

Это, конечно, Веру защищало, что Сталину нравились ее идеи, но идеи можно было взять и так, без Веры; можно было взять идеи, а Веру сдать. Сталин это делал уже много раз, и всегда получалось хорошо. Сейчас Ежов предлагал то же самое, и Сталин то как будто соглашался, то снова не соглашался, во всяком случае, ни Веру, ни ее следователей пока не тронули. Ему еще одно в них нравилось: они единственные понимали, что революция, время решающей схватки сил добра и сил зла — в прошлом, осталось только добро — он, Сталин. Ведь само зло — всего лишь недостаток добра.


Через пять минут после конца занятий Ерошкин открыл дверь на стук Димы, представился и сразу же начал его успокаивать, объяснять, что ничего особенного не произошло, волноваться ему не о чем. Дело меньше всего касается самого Пушкарева, но помощь он может оказать органам неоценимую. Дима выслушал все это, улыбаясь, сказал, что раньше ему приходилось, и не раз, помогать органам, причем, насколько он знает, им были довольны. Сейчас он тоже, конечно, сделает все, что в его силах.

Когда он это говорил, Ерошкин с раздражением отметил про себя, что сам он нервничает куда больше Димы. Это не случайно, что ему не сообщили, что Дима — их внештатный сотрудник. Конечно, контроль был и будет всегда, это естественно, и все-таки некоторая этика существовала — предупредить на инструктаже, что Дима давно уже завербован, и сказать фамилию уполномоченного, который с ним работает, ему были обязаны. Впрочем, это ничего не меняло, искажать показания Димы он не собирался.