“Лично мне, — писала в дневнике Вера, — его рассказ о смерти отца не понравился, он обо всем говорил неуверенно, мямлил, а здесь отвечал, будто урок выучил — твердо, звонко. Но капитан оказался куда отзывчивее меня. И добрее. Тут же, ни минуты не раздумывая, он объявил, что берет мальчика в свою семью, усыновит его и воспитает вместе с собственными сыновьями. Когда он это говорил, — писала Вера, — у меня в душе шевельнулось запоздалое сожаление. Я ведь и сама думала об этом, чтобы хоть отчасти заполнить ту пустоту, что образовалась в нашей семье после того, как не стало Ирины.
Но отчаивалась я рано. То ли жена капитана не решилась разделить гордый позыв мужа или просто мальчики не поладили между собой, но едва я заикнулась, что раньше сама хотела взять Колю, капитан не заставил себя долго упрашивать, наоборот, сразу согласился, что так оно, наверное, в самом деле будет лучше. Услышав про Москву, Коля тоже повеселел и, не раздумывая, при всех, стал величать меня маменькой. Мне, признаться, это совсем не понравилось.
На пароходе, читая лекции и ставя спектакли, мы доплыли до Самары, там выгрузились и всем гуртом отправились на железнодорожный вокзал, решив, что попытаемся сесть на московский поезд. Вокзал, казалось, доверху был набит людьми и их мешками, каждый по многу дней покорно дремал у своих вещей, ожидая поезда, идущего в нужную ему сторону. У меня с собой ничего, кроме маленького свертка белья, не было, я усадила на него Колю и вышла на перрон подышать свежим воздухом. Через полчаса вернулась, а Коли и след простыл. Я спросила наших, не видели ли они его, и кто-то сказал, что, пока меня не было, подходила какая-то нищенски одетая женщина, и, увидев ее, Коля сразу же убежал. Я еще разговаривала со своими, когда Коля и та нищенка вернулись. Оказалось, что это его мать. Услышав, что я хочу взять ее сына, она перекрестилась и сказала: “Спасибо добрым людям. Пускай берут, а то мне и кормить его нечем. Голодающие мы. Самарские. У людей, может, жить останется, а так оба с голоду помрем”. Когда она отошла, Коля сначала пошел за ней, а потом вернулся и снова крепко ухватился за мою руку.
Московского поезда мы ждали недолго, в середине ночи состав неожиданно подали, все бросились по вагонам захватывать полки, но я, как водится, опоздала, и никакого места нам не досталось. Впрочем, Коля не очень унывал, вид у него был до крайности довольный. Войдя в вагон, он осмотрелся и, увидев примостившуюся под потолком молодую пару, гордо крикнул: “С моей-то маменькой так не побалуешься”. Какой-то солдат отозвался: “Какая еще маменька! Она и родить не умеет”. Тут же рядом милый интеллигентный старичок сказал: “Странный, ненормальный мальчик”, - после чего уже весь вагон принялся обсуждать меня и Колю. Продолжали они, наверное, не меньше часа, и все это время я от стыда не знала, куда деться. Наконец люди угомонились, заснули. После этого мы с Колей выгородили для ночлега свой кусок пола. Уже через сутки мы были в Москве, на Казанском вокзале. Со всеми распрощались и зашагали домой.