Люк проснулся – как всегда, быстро и окончательно – и встал с кровати. Одежда была смята, он так и спал в ботинках. Люк снял рубашку и начал умываться водой из кувшина.
– Генри, позвони слуге!
– Твое желание – приказ для меня, – ответил тот, поднялся и, контролируя каждое движение, осторожно дернул шнур звонка.
– Именно так, – произнес Люсьен, не переставая намыливать лицо.
– Будь осторожен в своих желаниях, Люк! Они могут вернуться и преследовать тебя, как призраки.
– Довольно, Генри! Если ты решил меня ненавидеть, делай это молча.
Генри отвернулся и засунул руки в карманы. Ненависть… Сейчас ее дух, казалось, витал между ними в комнате, как проклятье, нависшее над семьей. Генри ждал, что это чувство когда-нибудь приобретет реальные очертания, выйдет наружу и повлечет за собой роковые последствия. Но она пряталась где-то глубоко, и вместо нее Генри ощущал лишь тупую боль в груди, пустоту и одиночество.
Ненавидеть? Если бы так… Но даже сейчас Генри не смог бы объявить Люку многолетнюю войну нравственных принципов. Ненавидеть брата означало разрушить все, что еще остается в этом мире истинным и добродетельным. Бросить обвинение самой природе. Уж лучше ненавидеть поступки Люка и его доброту, которая почему-то превращала Генри в тень человека.
– У меня нет выбора, Генри.
Тот очнулся. Голос Люсьена, казалось, звучал из другого мира.
– Ты мог бы отдать мне то, что по праву является моим. Моим, Люк! Я достаточно терпел для этого.
Бросив бритву в таз с водой, Люсьен взял полотенце и начал мягкими движениями промокать щеки и подбородок.
– В том-то и дело, Генри, что ты слишком много перенес. Ты забыл, что такое «нормальная жизнь».
– Я еще не потерял память. Я, например, помню, как меня приравняли к племенным быкам со скотного двора Эшфордов.
– Если ты читал документы, Генри, то заметил, что контракт только на пять лет. Дальше – если ты сам этого захочешь. По окончании срока можешь делать, что угодно. А пока будешь тихо жить на ферме и обеспечишь роду Фэрли наследника.
– Понятно…
Генри похолодел от знакомого ощущения: ему снова показалось, что он живой только наполовину, что он только получеловек, что дьявольская сила разрушает его плоть и дух, как жестокий ураган, который проносится над долиной, оставляя после себя мертвые деревья, пыль и безжизненную пустыню.
– Что тебе понятно, Генри?
Генри, еще не переживший отчаяния минувшей ночи, сделал глоток бренди, словно надеясь растворить остаток злобы в своей груди.
– Понятно… – пробормотал он, словно хотел передать брату содержание ужасного сна, который нельзя рассказывать вслух. Генри сделал еще один глоток, чтобы смягчить горечь слов, ощущавшуюся на языке: – Понятно, что ты сделал из меня шлюху.