– Академик Головин, – задумчиво обратился сам к себе Алексей Юрьевич. – …Но не так-то все просто, Броня, есть у меня кое-какие проблемы…
– Ты бы отдохнул, Мусик, все же в цирк сходил… – жалостливо покачала головой Броня, – всех-то денег не заработаешь…
– Тут не в деньгах дело, – почти улыбнулся Алексей Юрьевич и повторил про себя: «Академик Головин».
Поднимаясь по трапу самолета, Князев принял решение – расстаться. Больше никогда не видеть Соню. Решил, уселся на свое место и стал ждать, когда все пройдет – унижение, неловкость, и беспомощность, и злость, ВСЕ пройдет, и ему наконец станет хорошо или хотя бы немного легче.
Но унижение, неловкость, и беспомощность, и злость, все это почему-то не уходило, металось вместе с Князевым в ночном небе, и не было ему никакого облегчения – пока. Наверное, ближе к Москве станет легче. Ближе к Москве, дальше от Питера.
Утром, когда он уже ехал из аэропорта по Москве, зазвонил телефон.
– Мерси, месье, – вместо приветствия сказала Соня.
– Пардон, мадам, – счастливо улыбнулся Князев, начисто забыв о ночных мыслях. – Сонечка-Сонечка. У тебя чудная Броня и чудный ребенок.
…Какой он, Сонечкин ребенок?.. Непростой мальчик, трогательный, нервный. Как только отец вошел, у него губы задрожали, руки забегали по столу… Соня – понятно, она не замечает того, чего не хочет… Но ее монстр-муж неужели не понимает, не видит наконец?.. Он, конечно, хирург, а не невропатолог, но это же хрестоматийно: такие дети, инфантильные, нежные, медленные, полноватые, они более чувствительны, более интуитивны, чем сверстники, но… скажем так, развиваются не по той схеме, что другие… Каково же такому бело-розовому зефиру жить с этим монстром, с отцом, который все время пытается вписать его в равносторонний треугольник?.. Жаль ребенка и Сонечку жаль.
Так думал Князев, напрочь забыв свое решение расстаться. И отчего-то к его любви к Соне примешивалась теперь нелепая, бесполезная нежность к чужому мальчику.
Вечером Соня пришла с работы, а никто ее не встретил – ни романсом не встретил, ни запахом духов, ничем.
Торжественная, принаряженная, как в именины, Броня сидела в гостиной.
– Софа? Знаешь что? – быстро-быстро спросила Броня. – Этот… ну, твоя симпатия… Я не знаю, кто он, но он аферист.
– Бронечка? Ты заболела, плохо спала?
– Софа… – Броня крутила в руке ремешок от Сониной юбки и смотрела строго, как будто собиралась Соню выпороть. – Софа, я тебя ругать не стану, а сказать – скажу. Ты, Софа, преступник.
Соня удивленно хмыкнула.
– Да. Ты преступник. Твои шуры-муры отравляют мне старость.