Жизнь – движение.
Меняются методы и характеристики.
История изменения этих методов и есть история искусства.
Состояние осознания нового как безумие, как бегство, как покидание привычного жилища.
Гоголь, может быть, верил в воскресение мертвых душ и хотел, чтобы это произошло как-нибудь тихо.
Это невозможно.
Поиски путей по земле и во Вселенной кажутся фантазией человека, который сидел в бревенчатом доме на окраинах Калуги. Смотрел на стены, которые прямо по бревнам оклеены были дешевыми обоями.
И этот человек в надеждах своих, в праве своем на попытки не заблуждался, как не заблуждались в праве своем и гибли экспедиции, когда-то стремившиеся к полюсам земли.
Поэтому автор просит у читателя о снисхождении.
А учит он читателя другому.
Праву на поиск.
Литература играет роль кочерги, это она перемешивает угли в печке.
Я пересмотрел портреты, фотографии различных хорошо игравших Хлестакова актеров.
Они чинно-правдивы.
Они иногда грандиозны.
Может быть, грандиознее всех Михаил Чехов, потому что он знал, мир протрачен, мир не стоит сам себя.
Элегантность, испуганность, детскость Хлестакова, хвастовство его, жалость наша к ничтожеству.
Так как я довольно старый человек, я не могу прокладывать новой дороги для самого себя; и вообще самая дорога, сама по себе дорога, даже для богатых городов – это дорога.
А ее стирают надутые, как хвастуны, шины автомобилей.
Вот это мерцание чувства, оно похоже на выколачивание пыли из сердца при помощи палки.
Сочетание ничтожеств и их связанность, их безнадежность разбила сердце Гоголя.
Он нарисовал в своей книге «Мертвые души», сам нарисовал рисунок обложки: там были жареные куры, что-то для закуски, но там не было бреда Гоголя.
Не было ощущения человека, который живет в бесконечно большой стране, едет по бесконечным дорогам; ищет невозможного, ищет воскресения тех, которые никогда не жили.
«Мертвые души» не дописаны потому, что их нельзя было воскресить.
Есть под Петербургом-Ленинградом остров Котлин, на котором когда-то стояла и дымила паровая машина, одна из первых паровых машин.
Стояли дома, церкви, доки, отсюда отплывали корабли в неведомые земли, к навеки неведомому Южному полюсу.
Это был город храбрых.
Из этого города была видна, как будто близко, слишком высоко поднятая шапка Исаакия.
И дымы над городом, они казались такими прекрасными, такими страшными Достоевскому, ему казалось, город вместе с дымом должен уйти в морозное небо.
Я попал в этот город корреспондентом газеты после Октябрьской революции.
В театре, я его не могу назвать, он маленький, шел «Ревизор».