В ту пору (был) был сыт хоть
хоть он
Сказал лев ласково духом (и) свиреп
В ту пору Лев был сыт
хоть с роду он свиреп,
«За чем пожаловать изволил
В мой вертеп?»
Четыре уточняющих надписания.
Почему мы интересуемся эпиграфами?
Эпиграф как бы подготовляет, это как бы указание пути к большим событиям и показу больших людей, что в этих эпиграфах остаются, и вот только в них, в эпиграфах, и есть крупный показ – хотите – восстания Пугачева; они укрупняют в наших глазах то, что порою кажется обычным.
Теперь можно сказать – и это было открытием Пушкина.
Эпиграфы, взятые из разных произведений, с разных сторон, с разных точек зрения и по-разному освещают главное событие.
Книг в России было не так много; не многие люди держали книги в своих шкафах. Но предчувствие звука, как бы намерение эпиграфа наводили невидимо читателя на высокое чтение.
Марина Цветаева написала очерк «Пушкин и Пугачев», где на первой же странице было слово «вожатый», указывая на то, что в произведении «Капитанская дочка» ведет читателя Пугачев; и я рад, что встретился на одной дороге с великой писательницей.
В 1937 году я в маленькой книге заметок о прозе Пушкина, может быть невнятно, сказал то же.
Буран под Оренбургом был описан Аксаковым, откуда перешел к Загоскину. Он в «Юрии Милославском» показал казака, вызволяющего князя во время бури из беды.
Описания метели в «Капитанской дочке» и у Аксакова совпадают деловитой патетичностью.
Киршу, слугу Юрия Милославского у Загоскина, лучший характер во всем романе, заменил Пугачев своей тайной речи; он, Пугачев, спасает барина за ничтожную ласку, за то, что и ему в лишающую человека зрения бурю, когда человеку было холодно, подарил заячий тулуп.
Этот заячий тулуп недаром попадается.
Пушкин взял его из книги «Ложный Петр III». Там во втором томе, среди документов о пропавших вещах, один дворянин жалуется, что у него пропал заячий тулуп.
Но Пугачев за случайную встречу вызволил Гринева из беды.
Он освободил его, и ему помог в этом деле советник с вырезанными ноздрями, бывалый человек.
Пугачев узнал в час казни, узнал с лобного места Гринева в толпе и поклонился ему.
Он вне страха.
Сам Гринев описан Пушкиным любовно, с милыми неудачами, но роман кончается рассказом о том, что потомки Гринева в числе десяти «благодетелей» своей деревни: десять хозяев в одной деревне; было ироническое слово того века – десятипановка; это почти нищета. Гриневка недалеко ушла от этого.
Поэзия, и проза, и музыка живут не вне истории, не вне полной зависимости от истории.
Искусство передает свои достижения из поколения в поколение. Эти драгоценности обычно бывают неузнаны; они выныривают со дна морского, как статуи, найденные собирателями губок, потомками древних греков.