Он сочувственно протянул ей руку. Едва сдержав рыдание, перехватившее горло, она на секунду оперлась на нее. После такой лавины ненависти, которая обрушилась на нее, Гортензия нуждалась в его дружбе и почти отцовском участии, которые оказались сильнее и прозорливее любви. Они молча вышли через дверь и подошли к лошадям… За ними, понурив голову, шел Пьерроне.
– Я провожу вас до границы имения, – сказал он. Но Франсуа отказался:
– Не стоит. Если Жана нет дома, то и волков нет. Но все-таки оставь эту лошадь, поставь ее в конюшню. Это позволит тебе скорее приехать, чтобы сообщить, когда все будет кончено.
Пьерроне повел лошадь к дому, а всадники направились на этот раз не к реке, а в сторону часовни и к дороге, которая шла вдоль деревни, чтобы вернуться в Комбер обычным путем и избежать любой нежелательной встречи…
Ночь была очень темной, но Франсуа знал здесь каждый камень, каждую травинку, и с ним Гортензия не боялась заблудиться. Теперь, когда никто ее не видел, слезы катились по ее щекам. Никогда еще она не испытывала такого отчаяния, такой потерянности в этом враждебном мире. Даже мощная фигура Франсуа, едущего впереди, не казалась сейчас ей поддержкой. Что делать ей в жизни без Жана? Им придется жить почти рядом, всего в каких-то двух милях, но при этом бесконечно далеко друг от друга. Она так нуждалась в нем, в его любви и его нежности, но, как видно, была ему совсем не нужна. Иначе он бы не пошел на эту ужасную сделку с дьяволом: отказаться от нее, чтобы стать владельцем Лозарга.
Послышался крик совы, полный смертной тоски, пронзивший эту темную ночь. Ночь, в которой Жан был господином, в которой он, подобно своим волкам, мог совершенно растворяться, словно призрак. Может быть, он был где-то рядом, за теми кустами, среди тех деревьев? И тогда Гортензия во весь голос закричала, и в этом крике слышалось ее безысходное отчаяние, ее безнадежная любовь:
– Жан!.. Жан!.. Я люблю тебя! Люблю!.. Люблю!..
Эхо разнесло ее крик по всей округе, он был слышен даже в деревне, чья колокольня стояла на краю имения. Франсуа, услышав этот крик, даже не вздрогнул. Он предчувствовал его, он знал, что Гортензия долго не выдержит. Он тоже когда-то выкрикивал в ночи имя Виктории, когда понял, что она не вернется. Он этим как бы изгонял любовь и почувствовал некоторое облегчение. Теперь же он слышал безудержные рыдания Гортензии и знал, что не следует ничего говорить ей, что его слова не помогут, не смогут утешить ее… Он просто обернулся и подождал, пока Гортензия подъедет к нему.
– Вот мы и на дороге! – сказал он. – Поднимается ветер. Вам надо поскорей возвращаться к сыну, мадам Гортензия. Едем галопом!