И обнял меня, вымученно засмеявшись.
…Изредка отец получал от него письма. Как всегда, по-немецки, мелким почерком. В каждом письме он вскользь жаловался на нездоровье, писал, что недавно провалялся в больнице на обследовании, сообщал о своем одиночестве. «Люда, – было в одном из писем, – почти все время живет у Мариши в Германии, сидит с ребенком. А я там не был ни разу». Как-то, видимо, отвечая на вопрос моего отца, обмолвился: «Видимся. Но редко. Хотя чувства всё те же».
– Мивая, – сказал он в телефонную трубку. – Я не смогу приехать завтра, не получается…
И услышал знакомое дыхание. Потом она произнесла:
– К Фене сестра нагрянула. Там уже нельзя будет. Ты слышишь? Я с ней рассчиталась.
Феня была старуха, у которой они за гроши снимали комнату на одной из калужских окраин.
– Я неважно себя чувствую, – проговорил он, – но ты не волнуйся, ничего такого. Постараюсь на той неделе. Подыщешь что-нибудь? Только не давай никаких задатков, я приеду, и договоримся. – И вдруг как-то само собой вырвалось: – Мы же не знаем, на сколько это…
Года через два после нашего отъезда он написал в письме, что едет в Висбаден к своей двоюродной сестре. Наконец-то получил разрешение. Сообщение было лаконичным и заканчивалось словами: «Как долго я прогощу там, неизвестно. Официально еду на месяц. Но здоровье может помешать и сорвет все мои планы». Из Висбадена он позвонил, и отец не сразу узнал его: так глухо и слабо звучал голос.
– Я совсем разболелся, Ленька, – сказал он. – Похоже, что совсем. Думал, меня здесь прооперируют. Но это невозможно по ряду причин. Наверное, меня будут резать в Москве. Если будут.
– Сколько ты пробудешь там? – спросил отец.
– Не больше десяти дней. Я еще хочу заехать на денек-другой к Маришке. Попрощаюсь с ней – и домой.
– А как же ты будешь в Москве один?
– Ну, как… – тихо усмехнулся он. – Я уже привык…
– Почему ты не возьмешь ее к себе?
– Ее? – Он помолчал, потом спокойно сказал: – Это теперь исключено. Чтобы она за мной ухаживала? Сохрани бог от такого. Нет, теперь поздно.
– Что значит – поздно? – не понял отец.
– Если меня вытащат, – вдруг тихо сказал он, – если я почувствую, что еще поживу, тогда мы будем думать… Но не сейчас, нет…
– Что ты говоришь, ты с ума сошел, Михель!
– Ленька, – почти шепотом сказал он. – Приезжай, попрощаемся…
– Папа, – кричала я, и океанские волны накатывали на слово «папа» и оттаскивали его вместе с водорослями. – Как же можно не поехать, если он просит?
Был конец сентября, зеленый, теплый, тихий. Мы шли по берегу океана и обсуждали вчерашний телефонный разговор.