От боли и потрясения он пронзительно завизжал, затем прикрыл рот ладонями. Глаза у него выкатились из орбит. Между пальцев сочилась кровь, обагряя внешнюю сторону ладони.
— Сука! Ты разбила мне губы! — вскрикнул он, но голос его прозвучал приглушенно. — Ты разбила мне губы!
Он снова бросился на нее, пытаясь достать ее руками, влажный рот его был весь в крови. Губы его, похоже, были разбиты в двух местах. С переднего зуба слетела коронка. Бев видела, как он ее выплюнул. В душе она готова была бежать прочь, только бы не видеть этой мерзкой картины. Ей было тошно и больно, хотелось закрыть глаза. Но другая половина ее души испытывала упоение: точно так осужденный на смертную казнь радуется свободе, дарованной ему по прихоти случайного землетрясения.
И Беверли нравилось это ощущение. «Чтоб ты подавился, — думала она. — Чтоб ты задохнулся».
Именно эта, вторая Беверли замахнулась ремнем напоследок — ремнем, которым муж, бывало, стегал ее по ягодицам, ногам и груди. Ремнем, которым он бил ее несметное количество раз на протяжении четырех лет. Сколько ударов получала ты за свои промашки? Том придет домой, а обед остыл — два удара ремнем. Бев заработалась допоздна в студии, забудет позвонить домой — три удара. Или что такое? У нее другое удостоверение, дающее право на стоянку. Один удар — по груди. Бил он хорошо, аккуратно, редко оставлял синяки. И не то чтобы было очень больно. Другое дело: унижение. Оно было мучительным. А что было мучительнее всего: она знала, что в глубине души она жаждала унижения.
«Ну вот, напоследок отплачу сполна», — подумала Беверли и замахнулась ремнем.
Она ударила его из-под руки, резко стегнула по яйцам. Послышался звук, похожий на то, как женщина выколачивает ковер ракеткой. Этот удар решил исход боя. С Тома Роугана слетела вся воинственность.
Он издал тонкий, беспомощный крик и упал на колени, как будто стал на молитву. Руки прижались к больному месту. Голова откинулась назад. На шее выступили жилы. Рот исказился трагической гримасой боли. Левое колено грузно опустилось на толстый заостренный осколок флакона, и Том молча повалился на бок, как раненый кит. Одна рука оторвалась от гениталий и прижалась к раненому колену.
«Кровь, — подумала Беверли. — О Боже, он истекает кровью!»
«Ничего — переживет, — холодно возразила ей другая Беверли, Беверли, появившаяся после телефонного звонка Майка Хэнлона. — Такие от ран не умирают. Надо убираться отсюда подобру-поздорову. Пока ему не придет в голову снова устроить этот аттракцион. Того гляди, еще спустится в погреб и достанет оттуда винчестер».