— Откуда мне знать?
— Медиумы говорили, что табак помогает им оставаться трезвыми. Помогает не соблазняться злыми чарами, не поддаваться обману. — Коля говорил тихо, и его слова словно бы смешивались с сизым сигаретным дымком, они плавали в нем, как рыбы. Что ни говори, все это выглядело довольно зловеще.
— А при чем тут ты? Ты что, спиритизмом балуешься на досуге? — Я попробовал пошутить.
— Нет, не балуюсь — серьезно ответил Коля. — Но мне, как и тем медиумам, табак помогает не поддаваться злым чарам.
— Злым чарам? — переспросил я.
— Злым чарам войны.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я, хотя уже начал догадывался.
— Не могу забыть тех, кого забыть нужно.
— Например?
— Например, Готовцева.
— Я тоже не могу. — Имя Иссы я не произнес. Но Коля, конечно, все понял.
— То-то, — сказал он, притаптывая окурок каблуком.
В этот момент опасливая льдинка в моей душе окончательно растаяла. Да, это был он, мой Коля Самохвальский. Тот самый Коля, что по ночам читал Бахыта Кенжеева и Баратынского. Лучший кадет курса. Самый пытливый, самый чувствительный человек из тех, кого мне приходилось встречать в жизни. Так же свободно рассуждающий о мировоззрении индейских медиумов, как и о недостатках топливных присадок конкордианских истребителей. И в то же время чуткий, внимательный, не боящийся говорить о шрамах, исполосовавших душу. Что ни говори, а среди людей военной складки эти качества — редкий дар.
Коля замолчал. Замолчал и я. Большинство наших товарищей уже справились с ужином. Многие дремали, большинство — попросту завалившись на спальный мешок, как на матрас.
Пока мы молчали — а молчали мы долго, возможно, минут пятнадцать кряду, — я придумал определение дружбы. Друг — это человек, с которым можно говорить о чем угодно — о табаке, о музкомедии, о спиритизме. И с которым можно ни о чем не говорить. И это будет ничем не хуже самого интересного разговора.
Я посмотрел на Колю — повзрослевшего, словно бы даже выросшего сантиметров на пять. Он посмотрел на меня — наверное, тоже пытался прочесть тайные знаки, вычерченные на радужке моих глаз событиями последних месяцев.
Я не знаю, что такое душа. Но я уверен, в тот миг друг на друга смотрели наши души.
Потом мы еще много говорили. Я рассказал ему о плене. О своем путешествии от Котла до Малой Излучины. О камушках Злочева. Обо всем.
Даже о смерти Иссы напоследок рассказал, не удержался.
Разве только несколько смазал и сократил последний наш разговор с Риши и Иссой на борту яхты «Яуза». Да и то — не столько потому, что не хотел доверять Коле этой постыдной, зудящей тайны, сколько из соображений, которые у нас в Академии назывались заповедью «не загрузи товарища своего». Не хватало еще Кольке загромождать в преддверии вылета свою умную голову рассуждениями на тему «Что было бы, если бы Риши сразу сдалась в плен осназу Свасьяна?..».