Однако недоброго, въедливого взгляда от стенгазеты майор-воспитатель не оторвал. И, похоже, мне он не поверил.
Эх, плохой из меня актер! Вероятно, такой же плохой, как из моего папы Ричарда (а будь он хороший, разве пошел бы в режиссеры?). И здесь винить некого, кроме генетики…
Около минуты Кирдэр рассматривал стенгазету. Мы подавленно молчали. Хорошо еще, если наша красавица будет понята клонами как «нарушение режима лагеря». А если как покушение на Возрожденную Традицию? О-о-о, лучше и не думать, что будет, если второе.
В изолятор не хотелось никому. В расстрельный подвал — тем более. По моей спине ползла струйка холодного пота.
— Скажите мне, господин Пушкин, если господин Покрас на этой картине и впрямь размышляет о реинкарнации, отчего же у него такой… глумливый вид? Что он показывает своей рукой?
«Врать — так по полной программе», — решил я.
— Этот жест у русских называется «дуля». И означает крайнюю степень довольства, — сказал я.
— Чем же он доволен? — не унимался въедливый Кирдэр.
— Он… ну… Вероятно, он доволен тем, что уже и в этом воплощении у него есть возможность познать нуминозное во всем разнообразии его форм. Здесь написано: «И до меня, как до жирафа, доходят мудрости слова». — Я ткнул пальцем в поэтический пузырь. — Жираф в русской культуре — метафора чувствительности. Ведь эти звери в России столь же редки, как и люди, способные по-настоящему тонко воспринимать бытие Духа…
Я шумно выдохнул. Мои заведенные за спину ладони («Жест предателя или провокатора», — сказал бы Злочев) были мокры от пота. Мысленно я возносил хвалу… нет, не Ахура-Мазде. Но Степану Феликсовичу Котлубаю, преподавателю философских дисциплин на младших курсах Северной Военно-Космической Академии. Если бы не он с его драконовскими правилами приема экзаменов-зачетов, хрен бы я знал слово «метафизический». И уж тем более — «нуминозный». Готов поспорить, в «нуминозном» среди офицеров нашего барака можно было заподозрить разве что кавторанга Щеголева. В общем, даже если Кирдэр не поверил ни одному моему слову, именно благодаря Котлубаю я получил шанс эти слова сказать…
Мои товарищи вытаращились на меня, как будто видели первый раз в жизни.
«Во шпарит!» — читалось на лице Левы-Осназа.
«Так я и думал: интеллигентишка!» — бормотали угрюмые глаза Меркулова.
«Дас ист фантастише!» — улыбался умница Ходеманн.
Наконец майор-воспитатель Кирдэр прервал эту наэлектризованную затаенными эмоциями паузу.
— Что ж… Лирика это чудесно. Мне хотелось бы считать своей заслугой тот факт, что плен не ожесточил ваши души. И что они открылись прекрасному. — На лице Кирдэра заиграла самодовольная улыбочка. — Впрочем, это совершенно не означает, что подобные инициативы будут поощряться нами в дальнейшем.