Антинародные силы хуже крыс. С крысами можно найти общий язык, сесть за стол переговоров, подмахнуть двусторонние соглашения. Крысы не люди, но они нас понимают, они готовы на компромисс, они сами в глубине души хотят двусторонней договоренности. Подлинно антинародные силы всегда бескомпромиссны.
Если б не эти вонючие сучкоплюи, на всей земле давно установилось бы Счастье. Но они есть, и нам никуда не деться. Это факт. И пока будут они, на Земле никогда не наступит долгожданное Счастье. Добро не одолеет зло и справедливость не восторжествует, и будут нищие духом, и будут страдающие за правду, а Царствия Небесного не будет. А если вдруг такое объявится, его все равно оккупируют антинародные силы, займут тепленькие места под ласковым райским солнышком, и будут себе поплевывать в божкины кущи. Нет, не нужно Царствие Небесное — все равно народу не достанется.
Так вот, в его родной стране антинародные силы совершенно не скрывали себя. Страна, как мы помним, была на редкость демократическая, поэтому антинародным силам жилось там вольготней некуда. И собирались подонки на свои антинародные митинги. Злостные сборища требовалось разгонять, не нарушая конституционных прав граждан. Это выглядело так: у ребят отбирали табельное оружие, выдавали цветы и бросали в людское море на растерзание.
Ох и лютовала толпа! Люди не принимали цветов, злобно шурились на охрану правопорядка и грязновато ругались в лицо несчастным. Полиция стонала, но работала, выполняя нелегкий долг.
Единственным оружием бедняг было Слово.
«Круговорот людей — высшее достижение демократии, самое прогрессивное из всего того, что мы поимели, самое-отсамое, самее некуда, это же нефальшивое Равенство, единственно нефальшивое Равенство на земле», — доказывал он врагу людей в рваных джинсах, а тот похохатывал, негодяй… «Ты не прав, папаша, — отвечал он с корявой ухмылочкой. — Тебя, наверное, сильно обманули в детстве, признайся, что обманули, а? Иди, родной, просветись. Дерьмо твой круговорот.» И выплевывал жевачку аккуратно на его красивые погоны. Он скрипел зубами, вращал глазами, мысленно оплакивал новенькую форму и продолжал гнуть свое…
Люди отвечали одно, будто сговорившись до своего антинародного митинга. Что с таких взять? Ничего. Что им дать? Только цветы, только вечные фразы.
«При коммунизме и даже при социализме, — говорил он, — нет бедных и триллионеров, потому что в природе нет собственности. Ее нет, потому что она всехняя. Чтобы ей самоуправлять, надо все равно поделить народ на политическое быдло и остальную элиту. Отвергнув у себя неравенство по деньгам, коммунисты завели у себя неравенство в правах. Либералы наоборот. Из их якобы равенства в правах вытекает неравенство по деньгам. Короче, признав равенство в чем-то, мы приходим к неравенству в чему-то, потому что общество равных людей не может бытовать. Любое равенство крахается на том, что должен быть начальник и подчиненный. Поэтому в целочисленном равенство нереалистично. На земле бог сочинил неравенство, заповедав людям разные профессии, поделив на шибко крутых и не шибких. Но мы обмишурили бога на радостях людям. Мы учредили натуральное равенство. Неужели вам не счастливо жить при воплощенном мечтании, неужели вам хочется взад, в дебри прошлого и даже навсегда минувшего?»