Хороший он парень — этот танкист Шубников: не лезет с воспоминаниями, даже виду не подает, что знакомы. Делом занят, воюет.
— Значит, танков не осталось? — встав из-за стола, спросил генерал армии.
— Я полагаю, тридцать-сорок танков есть, вне кольца.
— Дырявые?
— Так точно. В ремонте. Эвакуированы в ходе нашего продвижения к станции. Еще вышло девять танков из группы полковника Куценко.
— А сколько людей вывел из кольца?
— Полагаю, до десяти тысяч.
— Раненые?
— Вынесли всех.
— Ну что ж, это хорошо, — заключил генерал армии и вдруг совершенно неожиданно для себя добавил: — Может быть, у вас ко мне есть просьбы?
— Просьб нет, а вопрос имею.
— Ну что ж, сегодня можно и вопрос.
— Мне разъяснили, что наш корпус должен встретить в Боковке соседей, но их мы не встретили. Мне показалось…
— Я тебя понял, — прервал Шубникова генерал армии и хмуро, одними глазами, улыбнулся. — Но извини меня, танкист, — это дело не корпусного масштаба. Считай, что задачу выполнил. Считай так и другим говори. На этом и поставим точку. Сейчас война, брат, идет. Большая война. Что там у нас должно было получиться и чего не получилось, пусть историки разбирают. Лет через двадцать. Если разберутся. Если не напутают.
Он подумал, что уже говорил об этом сегодня ночью Поливанову, и про себя усмехнулся. Как это безумно трудно осмыслить, понять операцию, подобную этой, пользуясь лишь картами, приказами, боевыми донесениями и даже воспоминаниями участников. В прорыв вошел корпус. Все воодушевлены. Идет бой, горят танки, гибнут люди, но корпус рвется вперед, к указанному рубежу. У корпуса есть цель, и этой цели подчинено все — и бессонные ночи операторов, склонившихся над картами в тряских штабных машинах; и напряжение танковых экипажей, готовых ко всему; и мальчишеская лихость автоматчиков — круглоголовых парнишек в новеньких полушубках; и маститая уверенность саперов, что ладят для танков переправы и разминируют дороги; и громоздкая многогранность тыловых служб — ровненьких девушек из медсанбата, пожилых нестроевиков из подвижного склада, полевого хлебозавода и здоровенных шоферов-гесеэмщиков с цистернами, которых всегда жду* с нетерпением, а на марше в особенности. И вдруг, когда весь этот многосложный механизм сработал, цель достигнута, позади бессонные марши и братские могилы в мерзлой земле у дорог, оказывается, что все напрасно, что операция, по сути, не удалась.
Как трудно постигнуть такое! Легче, конечно, свалить все на соседей — не помогли, вовремя не поддержали, не вышли на рубеж. Мы вышли, а они нет — из-за того и окружение, и отход. Наверно, многие из тех, кто сейчас выбрался или выбирается из леса, так и думают.