И тут гудение, от которого слезятся глаза и ноют зубы, разом сходит на нет.
«Он выключил двигатели. Теперь ищет меня на станции, чтобы убедиться, что меня там нет. Убедится, и что потом? Знает ли он это место? Конечно же, знает».
Страх превращается в ужас. Берни бы все отрицал. Берни бы сказал, что лачуга — его маленький секрет, его особое место, о котором никто не имеет ни малейшего понятия. В своей самоуверенности ему даже не приходила мысль о том, что его так называемый друг мог использовать лачугу и в собственных целях.
В голове вновь звучит голос матери, и на этот раз Тай действительно уверен, что слышит мать. «Ты не можешь полагаться на кого-то еще. Они могут прийти вовремя, а могут и не успеть. Ты должен исходить из того, что они не успеют. Ты должен выбраться отсюда сам».
Но как?
Тай смотрит на старика, лежащего на пропитанном кровью земляном полу, головой к двери. Мысль о мистере Маншане пытается отвлечь его: друг Берни спешит по Стейшн-хауз-роуд (или едет на своей тележке для гольфа), чтобы поскорее добраться до него и отвезти к аббала. Тайлер отгоняет эту мысль.
Она — шаг навстречу панике, а паниковать он больше не может.
Нет времени.
— Я не могу подтащить его, — говорит Тай. — Если ключ в кармане, я погиб. Дело закрыто, игра закончена, застегивай молнию ши…
Глаз цепляется за лежащий на полу предмет. Это мешок старика, из которого он доставал шапку и наручники. «Если наручники лежали в мешке, ключ, возможно, тоже там».
Тай, насколько можно, вытягивает левую ногу. Результат нулевой. До мешка он не достает. Как минимум четыре дюйма. До мешка четыре дюйма, а мистер Маншан приближается и приближается.
Тай буквально чует его.
***
Док кричит и кричит, отдавая себе отчет, что кричат и другие, требуя, чтобы он замолчал. Но ведь все нормально, бояться нечего, разве что у него горлом пойдет кровь. Это же пустяк.
Важно другое: Голливуд открыл дверь в «Черный дом» и перед ними предстал его официальный представитель.
Представитель этот — Дейзи Темперли, кареглазая девушка Дока. На ней красивое розовое платье. Кожа бледная, как бумага, за исключением правой части лба, где кусок кожи отвалился, обнажив красный череп.
— Заходи, Док, — говорит Дейзи. — Поговорим, как ты меня убил. А потом ты сможешь спеть. Споешь мне? — Она улыбается. Улыбка переходит в ухмылку. Ухмылка обнажает полный рот вампирских зубов. — Ты будешь петь мне вечно.
Док пятится, поворачивается, чтобы сбежать с крыльца, и вот тут Джек хватает его и трясет. Док Амберсон — здоровяк, двести шестьдесят фунтов на выходе из душа, двести восемьдесят пять в полном дорожном прикиде, как сейчас, но Джек трясет его без труда, только голова мотается из стороны в сторону.