Сидорчук поднял было глаза на офицера – видимо, его грамотную писарскую душу не устроило «пронзение кинжалом», но после смирился и продолжил писать.
– Свидетелями чего являются господин Кастелаки, хозяин гостиницы «Париж», и лакей оной гостиницы Просвирин, коего лакея своевременный донос послужил к данному задержанию…
Грамотный Сидорчук недовольно поморщился, но ничего не сказал и продолжал писать далее.
– Чьи собственноручные подписи к данному протоколу прилагаются. Август, 4-го числа 1919 года, Феодосия. И подпись – штабс-капитан Карнович.
Запуганный хозяин написал на листе – «Кастелаки», лакей Просвирин, гаденько ухмыляясь, поставил рядом жирный крупный крест.
– Ну-с, – расправил плечи офицер, – не будем больше утомлять господина Кастелаки своим присутствием. Вещи можете с собой взять, – милостиво добавил он.
Борис наклонился, собирая разбросанные по полу вещи. Вообще в номере был жуткий беспорядок, как будто что-то искали.
Писарь в это время, прочитав протокол, шептал что-то на ухо штабс-капитану. Тот встрепенулся и приказал:
– Антонов! Обыскать задержанного!
Борис кусал губы от брезгливости, когда грубые руки шарили по телу. Антонов нашел паспорт, немного денег и золотой медальон с порванной цепочкой, где была фотография Вари. Офицер повертел в руках медальон и бросил Борису. От неожиданности Борис схватил рукой воздух, и медальон покатился под кровать. Борис наклонился, преодолевая головокружение. Под кроватью в пыли лежал медальон и белый кусочек картона, что-то вроде визитной карточки. Борис автоматически поднял ее и пихнул в карман.
Большие бородатые солдаты встали по сторонам Бориса и подтолкнули к выходу. Борис пошел в полной растерянности. Дикое обвинение в убийстве казалось ему несуразным, оно сейчас же должно рассеяться как дым.
Одноэтажное розовое здание контрразведки стыдливо пряталось в саду неподалеку от торговой Итальянской улицы. Бориса провели в пустую чистую комнату с одиноким столом в углу. Один из солдат вытянулся возле дверей, второй ушел куда-то. Штабс-капитан картинно потянулся, хрустнув суставами, и неожиданно заорал истеричным базарным голосом:
– Шпион! Сволочь турецкая!
Борис вздрогнул больше от неожиданности, чем от испуга и посмотрел на офицера как на сумасшедшего. Тот, однако, коротким шагом стремительно приблизился к Борису и резко ударил в живот. Борис охнул, как бы поперхнувшись воздухом, в глазах у него потемнело, и минуту он не мог вздохнуть, воздух стал тверд, как стекло, и жгуч, как черный перец.
Лицо штабс-капитана оказалось близко-близко, оно было неестественно бледно, глаза из светлых стали черными от того, что зрачки расширились мертвыми пистолетными дулами.