Как всегда, на марше не будет загона, тем более со стойлами; не будет и латрины. Больше никогда не будет идиотского шатра военной тайны… почему идиотского? Это он все-таки здорово придумал, хотя сработало и не с той стороны, с какой ожидалось. Но боевой дух — это ведь даже важнее борьбы с диверсиями! Тем более, что диверсий не предвидится. Но больше шатра не будет, и останутся только приятные воспоминания. Еще не будет часовни, а лекарня и чарница поместятся в одной палатке. И кузнец все чаще будет ставить свою наковальню не на отшибе, а чуть ли не в центре лагеря, вместе с обозными телегами. Да, надо будет еще интендантам напомнить… ладно, завтра. Или сегодня, но после ужина. Кухня, конечно, будет выглядеть совсем не так. И офицерского стола, на котором Тори пять лет назад вырезал «Я люблю капитана», за что потом три дня чистил шатер… Стола тоже никогда не будет.
Но самое главное — отряд будет становиться меньше, и пополнение уже не придет. Ник никогда не задумывался, сколько именно человек он рассчитывает довести до берега Восхода. Он знал главное: он сам дойдет обязательно, дойдет во что бы то ни стало. Он поклялся в этом. Остальным, собственно говоря, с момента Рассвета станет все равно. И они об этом знают. Но он, Ник, конечно, будет пытаться сохранить всех людей до самой последней минуты. Пытаться…
Ник давно усвоил: похода без потерь не бывает. Никогда. Обвалы в горах, падения с понесшей лошади, вспышки хигонки и чумы, с которыми не сразу справляются мастера… Постепенно палаток будет становиться все меньше и меньше. И обоз будет все короче и короче. И лагерь…
Сколько же человек поставят свои палатки на самом восточном из всех берегов? Три когорты? Две? Одна? И что ждет их в пути?
Жила в нише часовни завыла и заскрипела, причем совершенно непристойно. Щипарь третьей когорты был большим умельцем на такие штуки.
Значит, ужин. Молитвы от Вечного Отряда ждать не стоило. Эртайса здесь ценили чуть побольше Ника и боялись чуть поменьше Тори. Все. А что, боже, тебе там еще чего-то не хватает?
С холма спустился Глиста, недовольный и неряшливый. Он часто был недовольным и неряшливым. Жутко тощий дядька совершенно неопределенного возраста — то ли двадцать, только небритый, то ли триста, только бодрый. То ли семьдесят с учетом магии. Волосы у него были серые от природы, ну, не чисто серые, конечно, а тускло светлые, и с ранней юности чуть прошитые отдельными сединками. Мыл он их еще реже, чем стриг, а в основном пользовался каким-то хитрым заклинанием, после которого жирная грязь осыпалась с волос на плечи мешковатого балахона. Еще у Глисты были удивительно хитрые глаза, просто до невозможности хитрые. И нос хитрый. И вообще морда, как у селедки — два профиля и ни одного фаса, да еще и поросшая жесткой разноцветной щетиной, в основном рыжей, серой и серо-прозрачной. Под подбородком начиналась страшненькая балахонистая одежка, которая когда-то была черной. Вообще-то Ник знал совершенно точно, что это две разные одежки — якобы штаны и как бы рубаха. Но каждая из них была в пять раз просторнее самого Глисты, так что где начиналась одна и заканчивалась другая, глазом было не понять. И непомерной ширины штанины тоже выглядели как подол рясы. И ходил он как-то разболтанно и расхлюстанно, разбрасывая руки и ноги по сторонам. И при всем этом он был прекрасным магом, терпеливым ы выносливым путником, да и воином неплохим. И его было совсем не видно в темноте. Ник часто посылал Глисту проверить ночные дозоры. Даже воины Вечного Отряда порой ухитрялись его прохлопать. Вернее, это он ухитрялся просочиться незамеченным.