— Исотодзи, — серьезно ответил Томори. — Так?
— Да, — столь же серьезно ответил Уртханг. — Наверное, именно исотодзи. Значит, ты понимаешь.
— Значит, я всегда понимал, — сказал Томори.
— Исотодзи, — задумчиво повторил Шольт. — Боевое искусство Побережья. Я слышал о нем много легенд, но так и не успел узнать поближе.
— Это не боевое искусство, — сказал Томори с необычными для себя интонациями — очень мягкими и даже напевными. — Это поэзия. Или вся жизнь, не знаю точно. Тайе торли пане-пане. Кай исотодзи.
— Рара Танги? — спросил Шольт.
— Конечно, Танги, — сказал Уртханг. — Столь любимые Тори «Цепи шетту о снеге». Волны прильнули к утесу. Но камень бесстрастен.
— Боже! — Томори скривился, как будто жевал сколопендру с перцем. Чей перевод? Откуда ты это взял?
— Лютьер Люнуи, академическое издание университета в Клер-Денуа.
— Отвратительно!
— А по-моему, неплохо. Хотя я тебя знаю, тебе подстрочники подавай.
— Рара Танги надо в оригинале читать! А, что с вами говорить, — Тори ушел вдоль берега, разбрасывая ногами песок.
— Если я правильно понял, — тщательно подбирая слова, сказал Шольт, исотодзи — это «бесстрастно»?
— Ну, в общем, правильно, — сказал Уртханг. — Только это глагол. Тогда скорее «бесстраствуй!». Или что-то вроде. Тори прав, Танги действительно плохо переводится на любой другой язык.
— Я полагаю, эта философия и не могла возникнуть ни в какой другой языковой среде, — поднял голову Глиста. Оказалось, что он вовсе не спит, и даже не умер. — Кавайике просто подталкивает к таким смыслам, конструкции фраз явственно порождают иное понимание мира.
— А-а! — Уртханг закрутился на одном месте, запрокинув голову к звездам. — Опять этот бесконечный спор! Хаге, я решительно утверждаю, что язык формируется, отражая представление человека о мире!
— А я утверждаю, что единожды сформировавшись, он начинает направлять ход мысли человека! — напористо сказал Глиста. — И в дальнейшем само представление о мире изменяется в соответствии с той системой, которую закладывает в разум сопливого несмышленыша язык!
— Я не хочу об этом говорить! — взвыл Уртханг и ушел вдоль берега. В сторону, противоположную Томори.
— А по-моему, это что-то вроде спора о курице и яйце, — сказал Шольт. — Только я не понимаю, отчего так нервничать.
— Так это он самый и есть, — сказал Глиста. — Что было раньше, мысль или слово. Оттого и нервничаем.
— Не понимаю, — огорченно сказал Шольт.
— Это мы не понимаем, — с безграничным терпением сказал Глиста. Оттого и нервничаем, понимаешь.
— Вроде понимаю, — неуверенно сказал Шольт. — Не стоит нервничать, Хаге. Будь бесстрастен. Нет ничего, кроме…