«А эти двое — кто они?» — спросил я.
«Начальник храмовой стражи и придворный певец», — ответил Тори. «Один из певцов, точнее, потому что певцов во дворце было много. Но петь умел только этот один, остальные лизали задницу герцогу Эркетрисса и сочиняли мерзкие славословия. Чего стоили эти славословия, ты видишь сам. Высокородный воин не должен позволять именовать себя лучшим бойцом мира. Такое не доказывается чужим языком — только своим мечом. А герцог отнюдь не встретил нас на пороге дворца с мечом в руках.»
«Что ты сделал с остальными певцами?» — спросил я, хотя уже и сам догадывался.
«Убил», — безразлично сказал Тори, — «А зачем им жить? На земле и так развелось слишком много людей, делающих свое дело плохо. Покойный герцог соглашался слушать их вой? Добро ему! Но теперь герцога нет, и слушать вой некому. Я люблю стихи, Даш, и музыку очень люблю. Только лишь во имя моей любви к стихам этих негодяев уже следовало бы прирезать. Я ведь их расспросил, Даш, ты уж поверь мне, расспросил как следует, и что же? Представляешь себе, главный певец герцога не знал ни одной строчки из божественного Рараитео Тонготупанги! Даже «Цепи шетту о снеге» не читал! И этот человек полагал себя певцом?.. тьфу ты, даже думать противно. А мальчишка много читал, и Рара Танги, и Довилля, и Таатамяйте. Жалко, что читать ему уже не придется, но пусть не оставят его добрые люди в беде, помоги, Эртайс! Глядишь, кто из грамотных вслух почитает — а память у него цепкая, просто-таки завидная память.»
«Зачем же ты выколол ему глаза?» — спросил я. Я чувствовал, что скоро пойму эту странную логику, но пока еще не мог найти нужный ответ самостоятельно.
«Чтобы не отвлекался», — грустно сказал Тори. — «Он еще так молод, ему ничего не стоит влюбиться и бросить стихи. Он может жениться и никогда больше не петь. Он видел падение Эркетрисса, пожар храма и позорную гибель герцога, он видел настоящее мужество немногих гвардейцев охраны, он пережил голод осады и следил за интригами, клубящимися вокруг дворца, но теперь он мог выйти за ворота — и забыть все это, восхитившись цветущим персиком. Я навсегда впечатал в него увиденное и поставил неодолимый заслон мимолетным ярким соблазнам. Я верю, что он воздаст за это — и мне, и всему миру.»
— Мальчишку звали Омар? — вдруг спросил учитель.
Меррен вздрогнул, словно старый учитель рассеял колдовское видение, сотканное из воспоминаний, переживаемых вновь.
— Как ты догадался? — внезапно осипнув, удивился он.
— Я только предполагаю, — учитель пододвинул к нему поднос. — Выпей сока, освежи горло. Вина больше пить не стоит.