– Я вижу, ты от этого балдеешь.
– А я вижу, тебя это раздражает.
– Мне наплевать. Я вообще живу в другом мире.
– И тебе противно, что я в своем мире, как ты говоришь, успешна.
– Я просто представляю, сколько телодвижений приходится делать для этого.
– Ты, наверное, очень расстроишься, узнав, что нисколько. Иногда выставляться и иногда появляться, в остальном то ли везуха, то ли время мое пришло. – Какого черта я перед ней оправдываюсь?
– Думаю, Пирогов рассказывает о себе аналогично.
– А вот уж тут извини. Пирогов раскручивает себя как эстрадный исполнитель, потому что он не профессионал, а прикольщик. У нас в стране деятели культуры всю жизнь торговали не профессией, а гражданской позицией. Одним платили коммунисты, другим – антикоммунисты. И те и другие были пророками, а я в искусстве возбуждаюсь не на партийность, а на качество изобразительности. Егор – партийный художник. А мне лично никогда не было интересно учиться идеологической стилизации и тратить силы на отгадывание и выдавливание из себя конъюнктуры. Уровень моей самооценки определяется интересом меня ко мне в моих работах.
– Меня сейчас стошнит от твоего рекламного лубка. Хочешь правду?
– Ну?
– Все, что вы тут делаете, и ты, и твой Пирогов, и вся ваша межпуха, – это такая культурная провинция, такой анахронизм, такие задворки, что кажется, сейчас мимо прогарцует мамонт. – Она окинула меня жалостливым взглядом: – Мне казалось, что приезд кинет меня в ностальгию. Напротив, какое счастье, что меня здесь больше нет.
– Может быть, у меня недоразвито честолюбие, но я не оскорблена. Мамонт так мамонт. Лично я себе интересна не как результат, а как процесс, – пожала я плечами, изумившись ее агрессивности, – карьера не цель, а итог.
– Да вы все тут просто дети, доживающие на родительских диванах. Вам выпала счастливая карта, вы стали успешны, потому что мы уехали и не было конкуренции! – сказала она, стукнув кулаком по столу.
– А может, вы потому и уехали, что стать успешными здесь потрудней, чем всю жизнь быть лимитчиками там?
– Мне трудно было бы уважать себя, заходя каждый день в грязный совковый подъезд и передвигаясь на метро.
– Ты напоминаешь кавказского мигранта, который торговал в Москве фруктами и на этом основании презирает родную деревню… В конце концов, про ваши американские университеты говорят, что это место, где бездарные русские профессора обучают талантливых китайских студентов!
Похоже, все кончилось бы скандалом, но в кухню бесшумно вошел Андрей.
У него были ключи от квартиры, в которой он, собственно, был прописан и считал частично своей. Он жил у своих герл, но постоянно появлялся на правах друга, родственника, соседа, укора совести и т. д. Когда он вписался в кухню, воздух был пропитан таким густым электричеством склоки, что он застыл, не поздоровавшись, и уставился на Дин, как орнитолог на диковинную птицу. Она ответила ему взором киллера на жертву.