– Знакомься, это Дин – сестра Димки, а это – мой бывший муж, – прошелестела я.
– Ага, – сказал он, продолжая играть в гляделки.
– Йес, – ответила Дин. – Извините, слишком много впечатлений. Я пойду в свою комнату. – Встала и вышла, задев Андрея полами туники.
– Кто такая? – спросил Андрей, отламывая хлеб от батона.
– Возьми нож! – рявкнула я, всю супружескую жизнь безуспешно пытавшаяся выучить его хорошим манерам.
– Супчика нет?
– Перебьешься. Салат в холодильнике.
Андрей изо всех сил старался вести себя, как любимое дитятко.
– Я с концерта, с ног валюсь. Что-то с ней не в порядке, у нее глазки того. Психиатрия? – спросил он, всегда корчивший из себя крутого детектива, но при этом никогда не врубавшийся в то, как я изменяла ему под самым носом.
– На себя посмотри!
– У нее взгляд звериный. Она что, навсегда поселилась со своими чемоданами?
– Навсегда.
– Ну и что с ней такое?
– Обычная американская лесбиянка.
– А где Валера?
– В командировке.
– И ты с ней вдвоем? – хихикнул Андрей.
– Боишься, что она меня изнасилует?
– Или ты ее. Короче, потом расскажешь.
– Двери толком запрешь, уходя, – сказала я и пошла в ванную. Как-то действительно они нездорово друг на друга смотрели, неужели она так ненавидит мужиков. И что ей до моей популярности, завидной только дуракам и не конвертируемой ни в деньги, ни в уважение. Ах да, они там не любят, когда у нас здесь что-то получается, даже если у них самих там что-то получилось! Да пошла она! Я, что ли, ее из страны выгоняла? Сидят там на экологически чистой жратве и цивилизованной медицине и только и надеются, что мы тут от голода подохнем, чтоб подтвердить правильность их выбора. Димку вот жалко, Димка слишком одарен, чтобы осуществиться в эмиграции, среди чужих и холодных. А эта, верста коломенская, живет на деньги американских налогоплательщиков, позирует для журналов с накладной грудью и считает себя судом третейским.
Недавно приехала эмигрантка из Израиля, десять лет паслась на земле обетованной, пришла в магазин на Калининский, купила живую рыбу и требовала, чтоб ей продавец рыбу почистил, странно, что по роже этой рыбой не схлопотала. Я ей говорю: «Извините, Аня, английская королева в России вела себя поскромнее, а она к сервису привыкала дольше, чем вы!» Так она на меня надулась.
Я легла в постель и достала старое Димкино письмо. «…Как ты поживаешь? Короче говоря, напиши мне длинное письмо, так как общение со мной начинает быть возможным. Я обживаюсь, успокаиваюсь, более не бегу голыми пятками по льду и камню, не кричу нежные слова, чтобы срубить голову огненному дракону, не томлюсь вопросами типа: который уголок ее души отбрасывает треугольную тень между ногами и каков вкус спрятанных в ней лепестков. Теперь только конь, только путы, только собака, которые, как известно, на поддержание не дают. Там еще есть жена, но у меня ее быть не может, и само слово, честно говоря, жжет под ложечкой и душно потягивает ложем, на котором я буду лежать только ногами вперед. Зачем-то я ухожу от главного, как любил говорить мой отец. А собственно, главного никакого и нет. Хожу, плаваю, летаю и уж начал потихонечку сидеть. Ирка, я целую тебя как друга. Перед „как“ запятой быть не должно – это для издателя, который задумает в конце следующего века издавать нашу переписку отдельной книжечкой под названием: „Переписка известного художника Ира Ермакова (т. к. в будущем веке родов, склонений и падежей не будет) с многочисленным любовником“. Ничто из сказанного для издателя компрометировать Ира Ермакова не может, т. к. всем известно, что он в малиновом берете любит только своего мужа. Подпись: любовник, бывший, конечно!