Она выпорхнула, а я осталась стоять как соляной столб. Ну Аська, конечно, профессионал, но чтоб я, художница, не заметила ни линз, ни крашености волос, ни успехов эпиляции… Что же это со мной такое? Я так истощена драматургией отношений, что ослепла? Ну да, тяжелый тон грима… он что-то скрывает… При эндокринном сдвиге волосы должны быть на руках и ногах, но я видела Дин все время закутанной от запястья до щиколотки. И покрашена она классным парикмахером, верхние пряди выглядят выгоревшими на солнце. Да со слов Егорки Пирогова еще и грудь накладная… Ну просто «Визит старой дамы» господина Дюрренматта.
Очень старалась к приезду в Москву. Кому же она собиралась все это демонстрировать? Собственно, она и словом не обмолвилась о том, что, кроме нас, у нее есть какие-то дела. Впрочем, подслушка для спящего ребенка, которую везла какой-то молодой матери. Наверняка эта молодая мать и есть предмет ее воздыханий.
Я постучалась в комнату Дин. Дверь была на задвижке, разговора по телефону слышно не было. Дин открыла, стоя в дверях в позе, не предполагающей мое прохождение внутрь. Голова была перетянута шелковым платком.
– Вампирша ушла? – спросила она, глядя себе под ноги.
– Ушла, мы идем куда-нибудь?
– У меня от нее разболелась голова. Я приняла лекарство, но надо пару часов полежать, иначе будет приступ с рвотой. Извини.
– Могу я чем-то помочь?
– Нет. Я выйду, когда приду в себя.
– Мне очень жаль. Я подожду. – Я ушла, услышав, как щелкает закрываемая задвижка. Ушла с ощущением, что этот кадр фильма уже где-то видела. Ну конечно, Аська политеса не понимает, но Дин сама расковыряла ее социальными оплеухами. Ну сказали прилюдно, что у тебя волосы крашеные, а гормоны сбесились, ну так что, ведь в бабской компании сказали… Тьфу ты, черт, она же лесбиянка!
Я села в спальне, залезла в стол, достала старое Димкино письмо и начала читать с последнего абзаца: «Я живу в отеле на Двадцать восьмой улице. Кроме эмигрантов, здесь живут проститутки, инвалиды и тараканы. Кондишена в отеле нет, а Нью-Йорк на переломе июля в август – это ад. Тридцать градусов жары, девяносто процентов влажности, струйка пота течет между лопаток. Получаю от эмиграционной службы 45 долларов в неделю, готовить в отеле нельзя, холодильника нет. Если я завтракаю в забегаловке, то уже обедать в этот день мне не по карману.
Дошел вчера до Сорок второй улицы: ряд кинотеатров, пьяный мужик на асфальте в собственной луже (здесь только в приватных местах нельзя быть свиньей, на улице – это твое конституционное право!), вся эта американская грязь, склянки, бутылки, пакеты, обертки, и все это крутится, как у Платонова «в мусорном ветре». Стою и чуть слезы не катятся. Здесь структура жизни, скелет совсем другой, и я к нему не готов.