– Это – зал для избранных. Почти рай, – пояснил Классман. – Вы видите здесь людей, у которых есть разрешение и которым должны его продлить.
Тем не менее в зале царила атмосфера озабоченности и беспокойства. Она действовала угнетающе.
– И это вы называете раем? – спросил Керн.
– Да, несомненно. Вот, взгляните!
Классман показал на женщину, которая только что отошла от окошечка. Она не могла оторвать взгляда от своего разрешения с печатью, которое только что возвратил ей чиновник. Глаза ее блестели от радости. Она подбежала к группе ожидающих.
– На четыре недели! – выкрикнула она каким-то сдавленным голосом. – Продлили на четыре недели!
Классман обменялся взглядом с Керном.
– Вот видите: четыре недели! На сегодняшний день четыре недели равнозначны целой жизни. Согласны?
Керн кивнул.
Теперь перед окошечком стоял старик.
– Что же мне делать? – растерянно спрашивал он.
Чиновник что-то быстро ответил ему по-французски. Керн не смог разобрать слов. Старик выслушал чиновника и повторил:
– Да, ну а что же мне делать?
Чиновник повторил ему свое объяснение.
– Следующий! – сказал он затем и взял бумаги, которые протянул ему следующий прямо через голову старика.
Тот повернул голову.
– Я же еще не умер, – произнес он. – Но что мне делать, я не знаю. Что делать? Куда идти? – спросил он чиновника.
Чиновник опять что-то быстро ответил ему и занялся бумагами другого. Старик продолжал стоять у окошечка, держась за деревянный выступ, словно утопающий за спасительное бревно.
– Что мне делать, если вы не продлите мне разрешение? – спросил он.
Чиновник больше не обращал на него внимания. Старик повернулся к людям, стоявшим позади него.
– Что же мне теперь делать?
В ответ он увидел только взгляды озабоченных, затравленных и словно окаменевших людей. Никто ему не ответил, но никто и не гнал его. Бумаги подавались в окошечко прямо через его голову, с величайшей осторожностью, чтобы его не задеть.
Старик снова повернулся к чиновнику.
– Ведь кто-то должен мне сказать, что мне теперь делать! – повторил он тихо. И он продолжал нашептывать эту фразу, испуганно глядя на чиновника и наклонив немного голову вперед, чтобы дать место рукам.
Потом он замолк и внезапно, будто все силы оставили его, опустил руки, которыми он держался за выступ. Теперь эти руки, со вздувшимися венами, неестественно висели вдоль его тела – длинные и беспомощные, словно два каната, прикрепленные к плечам, а опущенный взгляд, казалось, ничего больше не замечал. И пока он здесь стоял – совершенно потерянный, – Керн заметил, как в ужасе окаменело другое лицо. Лицо другого человека, стоявшего у окошечка. Потом Керн увидел, что тот, другой, тоже что-то сбивчиво объяснял – а в итоге опять это страшное оцепенение, этот слепой уход в самого себя в поисках какого-либо спасения.