– Наверное, это и есть та самая стена, – сказала я. – Когда я была маленькой, мама мне часто про нее рассказывала – про то, как первые двое братьев Горэмов не разговаривали друг с другом и построили свой дом таким образом, чтобы им не приходилось общаться.
Уэйн Мартин утвердительно кивнул.
– Стена рассекает дом на две равные части, и никто никогда не пытался пробиться через нее. Правда, Диа пристроил сзади галерею, которая соединяет обе стороны дома, но войти в здание можно только через парадную дверь и через башенные балконы.
Он провел меня через дверь, обе створки которой были распахнуты, и мы вошли в поразительно красивую комнату, которая, наверное, мало изменилась с тех пор, как моя мать жила в этом доме. Комната была настолько большой, что в ней свободно поместились два дивана – один в стиле Данкен Файер, с резной спинкой, другой – грациозный Чиппендейл, крытый золотистой дамастной тканью. По сторонам невероятно высоких окон висели атласные шторы, на которых можно было различить выцветший узор, выдержанный в золотистых и аметистовых тонах. Яркие краски двух розово-голубых персидских ковров за долгие годы выцвели, стали мягкими и оттого еще более прекрасными. С потолка свисали две хрустальные люстры с высокими белыми свечами в подсвечниках. Обои были покрыты серо-голубым орнаментом, изображавшим лепестки цветов, а деревянные украшения из золотого каштана были сохранены в их естественном виде – они были невообразимо красивы. В те дни, когда строился этот дом, никому не пришло в голову побелить стены, чтобы сделать комнаты более светлыми, или же как-нибудь скрыть естественный блеск натурального дерева.
После беглого осмотра комнат я стала искать глазами пространство над каминной полкой из коричневого с белым мрамора. Однако вместо двух портретов, которые я ожидала увидеть, там висел только один. То, что рядом с ним раньше висел другой, было очевидно: на обоях остался более яркий квадрат, а кроме того, оставшийся портрет висел не в центре, а как-то сбоку.
– Это – Джулия Горэм, да? – спросила я, удивленно всматриваясь в молодое лицо моей бабушки.
– Когда с нее писали этот портрет, ей было двадцать четыре года, – ответил Уэйн. – Рядом с ним должен висеть портрет вашего деда, написанный тогда же.
Девушка на портрете была на год старше меня и давно уже замужем. У нее были темные волосы, уложенные в пышную прическу «помпадур», а сзади она носила большой шиньон. Голова ее была слегка повернута в сторону, платье – шелковое, гранатового цвета, глубокий вырез обнажал длинную тонкую шею, плавно переходившую в четкую линию подбородка. Полные губы слегка улыбались загадочной улыбкой, словно она думала о чем-то греховно приятном, а большие аметистовые глаза под темными бровями глядели мечтательно.