Удар, удар, удар!
А с индивидуальной техникой боя у вас неважно, господа москвичи!
Вот, извольте, получите-ка!
Получив смертельный удар в шею, московит с хрипом повалился с коня.
Тут и третий нарисовался, не заржавело.
В бок его! Вон где кольчужный край виден… Ага! Не понравилось!
А вы куда скачете? Раз, два… семь… Семеро! Не много ль на одного, господа? А, один за шею схватился… Из наших кто-то поразил, из самострела… Кто? Да Олексаха, вон из кустов рукой машет. Да не маши ты, дурачина, не привлекай внимание, дело свое делай. Опа! Что там за тень промелькнула? Стрела? Но почему так сдавило горло? Аркан… Пере… Черт…
Узкий меч вылетел из ослабевшей руки, выбитый ударом московитской булавы. Накинутый аркан туго сдавил горло…
«Семеро на одного… – успел подумать Олег. – Сволочуги…»
Рать московская, вдесятеро меньшая, наголову разбила новгородцев на Шелони-реке. На берегу левом, низком, валялись, стеная, раненые. Черной тучей кружили стаи ворон – хищные птицы выклевывали глаза трупам. Шастали тут и там небольшие отрядики московитов – собирали оружие.
На коне белом, в окружении бояр именитых да служилых людей, сидел гордо князь Даниил Холмский, в доспехе с зерцалом, плащ длинный, алый, серебром вышитый, на круп коня спускался складками, бороду да кудри седые ветер налетавший трепал – снял князь шеломец-то с головы своей крупной, на котел похожей. Рядом – воеводы ближние: Стрига-Оболенский, Федор Хромой, Силантий Ржа. Силантий – в доспехах черненых, вражьей кровью забрызганных, глядит устало, забрало страшное поднято.
– Велика победа, князюшко! – кто-то из служилых хвалится. – Ой, велика!
Хмурится князь Данила, вроде и не рад особо… Да нет, вот улыбнулся – рад, конечно… но и… жаль ему почему-то людей новгородских побитых, все ж свои, православные, не татары какие, нехристи…
Подвели пленников именитых: посадника Дмитрия Борецкого, да друга его, Казимира Василия, да Киприяна Арбузьева, боярина знатного с Кузьмодемьянской, да Епифана Власьевича, пораненного изрядно, да прочих… Что делать с ними – то государю великому, Ивану Васильевичу решать, как на то его государева воля будет. Смурно идут пленники, о судьбине своей гадают. Один Киприян Арбузьев весел: боярин – везде боярин, деньги есть – откупится.
Покуда суд да дело – людишек московитских с десяток по вражьим обозам шарило. С ними за главного – монах в рясе старенькой, глаза вострые – государева дьяка Стефана Бородатого человек доверенный. Не оружье искали, не припасы, не злато-серебро. Ничего такого не брали вовсе – наоборот, странное что-то делали – выбрав повозку богатую, осмотрелся чернец вокруг, на людишек своих прикрикнул, чтоб внимательны были. Да вытащил из-за пояса свиток пергаментный, с печатями – на печатях тех медведи новгородские. Осмотрясь быстро, украдкой свиток тот в повозку, под рогожу, сунул. Руки потер довольно, кивнул людишкам – те дружненько оружье собирать кинулись да припасы разные – будто за тем только и пришли.