Видно, решил парень, что даст. Потому и повернул налево да зашагал, не оглядываясь. Быстро шел, от встречных лицо отворачивал – таился. Впрочем, всем не до него было – на Торг спешили, а кто – уже и с Торга, с прибытком. Пересмеивались. Пара всадников пронеслась, свернула к Явдохе. Один оглянулся на повороте. Увидев парня, присмотрелся… нахмурился. Бороденкой тряхнув козлиной, крикнул что-то напарнику, сам же, от корчмы поворотив, вихрем чрез дорогу пронесся, к садам яблоневым. Там и запрятался, ожидая. Парня глазами злобными проводив, выбрался, хлестнул коня – в миг един до Федоровского ручья добрался, заворотил в усадьбу:
– Батюшка боярин, шпыня худого на Загородской видал. Имать ли?
Выехав из ворот, медными полосами обитых, помчались вдоль по Московской дороге всадники, числом трое, да с ними возок крытый.
А солнышко светило весело, припекало!
Березки росли вокруг Святой Софьи храма белокаменного. Славные такие, белоствольные, а листва – нежная-нежная, ровно шелк али щеки девичьи. Трава вокруг зеленела ярко – не трава, перина пуха лебяжьего! Ногой ступить жалко – прилечь бы, голову преклонив вон туда, к одуванчикам, да вздремнуть до вечера. А и не дремать, просто так поваляться, в небо глаза уставя. Высокое небо, летнее, цветом – синее-синее, кто море видал – скажет, что – ровно море, ну, а кто не видал – с колокольчиком-цветком сравнивали, да еще с очами русалочьими, хоть и грех это – русалок поминать да прочую нечисть, рядом с храмом-то Божьим.
За березками, у коновязи, смирно – тоже, видно, лень было шевелиться – стояли лошади. Белые, вороные, гнедые. Средь них и конек неприметный, масти каурой. В торбе овес жевал, ушами прядал. Олега Иваныча конек, человека житьего.
После обедни повалил народ из храма. Бояре, купцы, софийские… Черные клобуки, рясы, плащи нарядные, летние – красные, желтые, лазоревые – всякое платье смешалось, шутки слышны были, да такие иногда, что хоть уши на заборе развешивай – не больно-то боялись Господа люди вольные новгородцы. Лишь инок какой, услышав, головой качнет осуждающе… а то и про себя посмеется, кто его знает. Май, июнь скоро…
Во владычных покоях лестница – чисто, с песком, выскоблена. Ступеньки высокие, в сенях прохлада. Поднялся Олег Иваныч в сени, в полутьме нащупал дверь знакомую.
Не сразу и нашел Феофила-владыку – тот у киота стоял, молился. Услышав шаги, обернулся – узнал.
– Ну, здрав буди, Олег, свет Иваныч. Ждал, что придешь. И что вернулся недавно, слышал.
Олег Иваныч поклонился молчком, руку приложив к сердцу. По знаку владыки на скамейку уселся, чуть к столу подвинув. Сдал, сдал владыко Софийский! Высох весь, вроде даже и ростом стал меньше. Видно – не сладок власти великой хлебушек! Однако глаза по-прежнему смотрели пронзительно… Взглянул – ровно дыру выжег. Велел: