Барабан на шею! (Панарин) - страница 117

– Квартиры, – пояснила провожатая.

– Как тебя зовут? – поинтересовался Лавочкин.

– О! А я думала, герой не спросит. Пфердхен[24].

– Кобылка?!

– Да, я именно так и представилась.

– Очень… приятно. Я Николас.

– Экая новость! – рассмеялась гномиха. – Ну, вот мы и пришли. Наше с сестрой гнездышко.

– А сестра?..

– На пиру. Она любит веселиться…

Пфердхен толкнула одну из дверей, ступила во тьму. Через полминуты зажегся мутный свет: хозяйка запалила свечу.

Зайдя внутрь, солдат очутился в норе: низко, узко, мрачно… Согнувшись в три погибели, Лавочкин проследовал за Пфердхен в крайнюю справа дыру. Там стояла неестественно большая кровать – человеческая, не гномья.

– Вот и ложе, рыцарь.

Хозяйка водрузила свечу на сундук, стащила с кровати покрывало.

– Милости прошу.

– Спасибо. – Коля выжидающе посмотрел на Пфердхен.

– Раздевайся, – сказала она.

– А ты?.. – Солдат принялся подбирать слова, обозначающие «Ты уже иди, да?»

– А я тоже разденусь, не волнуйся, – ответила гномиха.

Лавочкин начал понимать, в какую сторону развиваются события. Пфердхен, конечно, женщина симпатичная, но очень уж маленькая: чуть ниже его пояса.

«Дурной вариант, – подумал парень. – Я будто этот… Ну, в „Лолите“… с мелкой… А тут еще Марлен… Ерунда какая-то!»

– Если я правильно догадываюсь… – промямлил он.

– Правильно, правильно, – проворковала Пфердхен, расстегивая платьице.

– Тогда, прости, ничего не получится.

– Ты повредился в бою?

– Н-нет.

– Болеешь?

– Нет.

– А что? – нетерпеливо спросила гномиха.

– Я дал обет.

– Ха! Я тоже дала обет. Я дала – я взяла.

– Нет, я так не могу. Понимаешь, ты…

– Я что? – гневно взвизгнула Пфердхен. – Я маленькая, да? Говори!!!

И тут из соседней комнатки донесся детский плач.

– Это кто? – Коля вытаращился на стену.

– Племянничек. Разбудили мы его, – досадливо сказала гномиха. – Побегу за сестрой.

Она зашагала к двери.

– А мне что делать?

– Ничего. Жди!

Пфердхен выскочила в коридор.

Солдат почесал затылок, слушая «А-а-а-а! Уа-а-а-а!!!». Ребенок не умолкал, вопли были душераздирающими.

– Ну и нравы, – пробормотал Лавочкин. – Детей в люльки – и на пир!

Он зашел в комнатку, где стояла крохотная колыбель. В ней ревел грудной гномик – маленький розовенький пупсик.

Коля осторожно взял ребенка на руки. Точнее, на одну. Второй стал размахивать, привлекая внимание плаксы. Тот заинтересовался. Притих, следя за болтающимися пальцами.

– Вот… Умница… Баю-баюшки-баю… – заговорил Лавочкин. – Спят усталые игрушки… Книжки спят… Одеяла и подушки ждут… Уй-я!!!

Гномик проворно согнулся и цапнул солдата за большой палец.

Жертва детского вероломства уложила преступника обратно в люльку.