– А! – Мужичок дернул лошадку за подбородок, и она потопала к повороту на Швахвайзехаузен. – Но сколь, однако же, ваш спутник емко изъясняется!
– Да, – ухмыльнулся Коля, – товарищ прапорщик был более чем лапидарен.
Почти успокоившийся Палваныч вновь вспыхнул праведным негодованием:
– Как ты сказал?! Я лапидарен?! Да за такие слова морду бить надо!
Всю дорогу до деревеньки Лавочкин отбивался от командирских нападок и растолковывал смысл «непристойного» термина.
К порогу подкатили затемно.
Дом Гюнтера являл собой неучтенное чудо света. Чудо заключалось в том, что такая рухлядь до сих пор не развалилась. Солдат, скептически обозревавший лачугу, решил ни в коем случае не чихать внутри этого гниловатого строения.
У Дубовых хибара тоже вызывала подозрение.
Тем не менее, стоило телеге подъехать к аварийной постройке, и распахнулась хлипкая дверь. Вопреки ожиданиям прапорщика и Коли, она не отлетела прочь от дома, а осталась висеть на ременных петлях.
Из внутреннего полумрака лачуги на свет выплыла круглая селянка мегаматрешечной формы. Лавочкин припомнил, что о таких в родной Рязани говаривали «поперек себя шире». А еще всплыла фраза «кошелка рязанская». Конечно, странно было примерять эти определения на немецкую крестьянку, но уж больно точно она им соответствовала.
Курносая, круглолицая, русая. В безразмерном платье. Босая.
Грозная и хмурая, словно штормовое предупреждение.
Гюнтер сразу вроде бы уменьшился, чуть сдулся. Лицо его превратилось в гротескную извиняющуюся мину. Наверняка такая же возникла у собакоубийцы Герасима, когда он делал свое черное дело.
Селянка всплеснула пухлыми ручищами.
– Вернулся, охламон! – визгливо прохрипела она (ужасный был голос, солдат не удержался и поморщился с непривычки). – А я уж думала, совсем не появишься, муженек.
«Муженек» крестьянка произнесла с особенной издевательской интонацией.
– Здравствуй, умничка моя! – заискивающе поприветствовал супругу Гюнтер. – Ребята, это Петероника. Петероника, это ребята.
– Очень приятно, – поклонился Коля.
– Здравия желаю, – буркнул Палваныч.
– Я выгляжу больной? – придралась к нему хозяйка.
– Нет, когда молчишь. – Дубовых совершил неожиданный юмористический прорыв.
Женщина замолчала, боясь показаться больной.
– А что же мы в дом не заходим? – залебезил Гюнтер. – Милости просим, гостюшки!
Внутреннее убранство было столь же трухлявым, сколь и лачуга снаружи. Старая мебель не раз ремонтировалась, причем ужасно неумело. Нет необходимости в подробном описании обстановки, достаточно упомянуть слово «рухлядь».
Рядового и прапорщика уложили на гору перин, сваленных на полу. После ночи в шалаше такой отбой воспринялся вполне нормально.