А вот как после недолгого совещания князья порешили бедную девчонку тут же в лесу на мечи поставить, а затем – полагаясь на слова бредившего Константина – считать неповинной в тяжелой ране князя, непричастной к разбойничьим делам и отпустить на все четыре стороны, это уже довелось услышать от Епифана.
Стремянной был лаконичен, но рассказал все последовательно. Именно от него узнал Костя, что бедовая девка, после того как ее не пустили поначалу к князю, упросила Епифана съездить с нею за ее травами да кореньями в избушку. После чего в доме у какого-то смерда она изготовила к ночи дурно пахнущее варево и уболтала стремянного поить им всю ночь умирающего.
Состояние Константина, ухудшившееся к ночи до катастрофического – оба вызванных к нему лекаря только беспомощно разводили руками, – к утру чуть улучшилось. Однако затем, когда варево в горшке закончилось, вновь упало до критического. И тут уж Епифан не выдержал, бухнулся в ноги к Ингварю и рассказал все как есть.
Когда Доброгнева вошла к полудню в ложницу к Константину, тот умирал. Ногти на руках, а также губы и веки уже обдало предсмертной синевой, еще отчетливее заметной на фоне белизны щек. Дыхание почти не прослушивалось. И так длилось почти две недели, на протяжении которых маленькая ведьмачка не покидала князя ни на минуту. Еще две недели, за которые его внешний вид улучшился, но сознание еще не вернулось, она безотлучно проторчала с ним уже в Ожске, куда его со всевозможным бережением перевезли на санях из Переяславля-Рязанского. Поначалу делать этого не хотели, особенно Ингварь, который желал, чтобы Константин до полного выздоровления оставался у него. Но на этом настаивал, причем весьма категорично, не только князь Глеб, узнавший о случившемся, но и... Константин, в бреду еле слышно повторявший только одно: «Хочу домой, хочу в Ожск». Ведьмачка, первой услышавшая его просьбу, поначалу не придала ей значения, но затем, подивившись такой бессознательной настойчивости, передала ее стремянному, попутно изрядно переврав название города.
– Ну, я-то вмиг скумекал, княже, – пробасил Епифан, ухмыляясь, что девушка хоть в этой пустяковине, но дала маху, – что ты про Ожск рек. А она заладила едино: в Ряжск его, в Ряжск отвезти надо. А того ей невдомек, глупой, что и града такого николи не было на Рязанской земле. Волок разве что Рясский, так там лишь пара домишек, где лодейщики живут, и все. К тому ж и не твои это земли вовсе, а пронских князей. С чего бы тебя туда потащило?
Константин в ответ на это лишь слабо улыбнулся. Он-то знал, что права была Доброгнева и что именно в город своего золотого безоблачного детства рвалась его душа, пытаясь отринуть то жестокое время и злой, суровый век, в который неведомо как, а главное – неизвестно зачем закинула его судьба.