И хоть до его сердца этот простой факт пребывания в средневековье еще не дошел, но разумом Костя уже осознал, что нет никакого бреда, никаких галлюцинаций, которые просто не могут быть такими яркими, логичными, а главное – правдоподобными и неторопливыми.
Он действительно находился где-то в двенадцатом или тринадцатом веке в шкуре бывшего сластолюбца, пьяницы, бабника, жестокого до безумия и тупого до безобразия мелкого рязанского князька. Кто его туда втиснул, как и зачем – второстепенно. Надо осваиваться, чтобы жить, причем неопределенное количество лет. Вполне возможно, До самой смерти. Во всяком случае, готовиться надо именно к тому.
А Доброгнева по-прежнему если и отлучалась от его ложа, то лишь для того, чтобы освежить запас трав для приготовления больному князю многочисленных настоев, отваров и прочих горьких гадостей которые Константин с отвращением заглатывал в неимоверных количествах.
Поначалу, как ему рассказал все тот же Епифан, у нее возникли определенные трения уже в Ожске с лекарем княжеской семьи, ученым арабом откуда-то из Центральной Азии. Скорее всего, это был узбек, так как родился он в Самарканде, а уж впоследствии жизнь его покидала изрядно. Успел и в Китае побывать, и в Багдаде, и еще в плену у диких половцев, откуда и угодил на Рязань, когда один из половецких ханов, тесть Глеба, в числе свадебных подарков удостоил старшего Константинова брата этим мудрецом и лекарем. От скуки тот был немножко алхимиком, немного кузнецом, немного летописцем, даже вел что-то типа дневника, и немного изобретателем.
Он весьма и весьма неодобрительно отнесся к этим незнакомым для него отварам и уверовал в лекарский талант Доброгневы лишь спустя неделю, после заметного улучшения здоровья Константина, видимого даже по внешним признакам. Оправдывало его подозрительность лишь то обстоятельство, что находился он на Руси всего с год и особой практики не имел, в основном занимаясь лечением по большей части надуманных хворей жены Константина и его сына – Евстафия. Последнему все хвори тоже изобретала дражайшая княгиня, которую, честно признаться, Константин невзлюбил после первых же дней пребывания в сознании.
Визгливая, вечно кричащая на домашнюю челядь, она и внешний вид имела весьма и весьма непривлекательный. Лицо – вообще статья особая. Им она если и отличалась от какой-нибудь молодой бомжихи из современной Рязани, то так незначительно, что глаз, не вооруженный микроскопом, этих отличий бы и не разглядел. Глазки маленькие, злющие, щеки пышут нездоровым багровым румянцем вечной злости или зависти, нос как картофелина, притом раздавленная, перед тем как ее прилепили к лицу, рот тонкий, безгубый, лоб низкий, покатый, сама скуластая и смуглая.