Некоторое время Бусый с Извергом смотрели вниз с края ущелья. Потом поднялись и пошли прочь. Две крылатые тени еще раз промчались над ними — и унеслись в сияющую вышину, растворились в слепящем солнечном свете…
Когда наконец внизу все улеглось, беглецы были уже далеко. Не удалось даже понять, в каком направлении они скрылись. Пытались пустить собак, но псы по следу не пошли.
— Ну как, Бажанушка? Кудель привязывать станешь ли?
Кареглазая Росомашка старательно делала вид, будто придирчиво и даже с неодобрением рассматривает жениховский подарок, но румянца, заливавшего щеки, удержать не могла. И глаза выдавали — искрились озорными смешинками. Прялка была хороша. Вырезанная из еловой копаних[39] удобная и красивая, пахнущая маслом и воском, она словно бы мягко и тепло лучилась из нутрии — светоч и оберег грядущего счастья.
— А у нас, — подначила жениха Бажана, — совсем другие прялки делают. Разъемные, вот! Вынул лопасть[40] — и хоть с собой бери, за пояс заткнув!
И уже слышались в ее речах сорок лет в согласии и любви, и уже виделось, как она, седовласая, окруженная внуками, будет точно так же подначивать своего «деда Твердолоба», ревнителя обычаев и законов. А он будет все с той же мальчишеской горячностью отстаивать какую-нибудь малость, завещанную Прародителями. Вроде ширины лыка для «писаных» праздничных лапотков[41]: сказано — вполногтя, значит, вполногтя, и никаких на сей счет разговоров, и кому какое дело, что ноготь у каждого свой!.. Твердолюб не подвел и сейчас.
— Хоть моя[42], так ведь она же от старейших матерей наших такой и была! Ее разнимать — это после придумали, в отступление от старины. И кто придумку ту подсказал, нам неведомо…
Бажана, дурачась, легонько надула пухлые губы.
— Так зачем тогда в наш род сватаешься, если мы тут Правды не помним?
А у самой рука так и тянулась примериться к дивной прялке. Вынести самую что ни есть тонкую льняную кудель, приколоть спицей с кольцом, обмотать плетеным шнурком. Сесть на длинное, широкое, гладкое донце[43],уже казавшееся ей мягче всякой подушки…
Посередине лопасти красовалось колесо о двенадцати спицах-лучах — символ Света Небесного. А наверху расположился целый городок с заботливо вырезанным тыном, нарядными избами, высокими теремами и даже маленькой крепостью на холме. Так по рассказам удалого купца Горкуна Синицы Твердолюб представлял себе Галирад.
Невеста и жених сидели рядком на завалинке, чуть касаясь друг дружки плечами и заливаясь от этого жарким румянцем. Склонились головами к красавице-прялке и вели неспешную беседу о том, что вырезано на ней… Бажана все-таки не выдержала, убежала в клеть за куделью. А Твердолюб оглянулся на голоса и движение возле ворот и почтительно вскочил: