Увидел шальную тройку, с которой не справился крепко подвыпивший возчик…
И он, десятилетний, со всех ног бежал наперерез этой тройке, наперед зная, что уже не поспеет на помощь, не вытолкнет глупых из-под копыт и колес…
Но с обочины, раздвинув шарахнувшихся зевак, на дорогу спокойно шагнул кузнец Межамир. И как-то этак, всем телом, подвинулся навстречу коням, и движение завершилось выхлестом могучей десницы, ударившей в оглоблю…
Как бывает в беспамятном сне, бегущий мальчишка внезапно стал кузнецом, вместе с ним совершил движение и сокрушительный удар…
И снес наземь, швырнул в сторону коней вместе с повозкой…
Тут Изверга накрыла окончательная чернота, и он не увидел, как Хизур судорожно распрямился… мгновение постоял, разводя в воздухе руками…
А потом замертво рухнул навзничь.
Его лицо было вмято внутрь так, словно угодило под молот.
Сквозь шуршание дождя слуха Латгери достиг начавшийся в деревне переполох. Беготня, оживленные разговоры, радостные крики мальчишек, ржание лошадей… Волчонок Летун, лежавший в углу, навострил уши и попытался вскочить, неловко упал, слабо взвизгнул. А потом быстро пополз, поскуливая, к двери.
Латгери обожгло завистью… Их обоих за малым не убил Змееныш, но волчонок вовсю идет на поправку и вот уже, гляди-ка! — скоро впрямь побежит. А он, Латгери, по-прежнему не способен даже двинуть пальцем. Его тело мертво. Лишь лютая, ни на миг не утихающая боль в шее — вот и все, что осталось в нем живого. Угаснет эта боль, и вместе с ней угаснет надежда. А с нею — и жизнь…
Женщина с синими глазами, по обыкновению сидевшая у постели Латгери, подхватилась на ноги, два раза споткнулась на ровном полу, но все-таки подбежала к волчонку. Перенесла обратно на подстилку, заворковала что-то ласковое, принялась гладить и успокаивать.
Эту женщину мальчишка в беспамятстве то и дело принимал за маму.
Летун повизгивал, тянулся мордочкой к лицу синеглазой, явно пытаясь что-то ей рассказать. Было очень похоже, что он тоже считал ее… Ну, если не мамой, то родной, знакомой сызмальства теткой — уж точно.
Дверь распахнулась, и в клеть, чуть не растянувшись на пороге, вместе с каплями дождя влетел задыхающийся от бега и радости восьмилетний мальчишка.
Тот самый, который, едва увидав, сразу назвал Латгери по имени. Назвал по-веннски, просто Крысенышем, но ведь угадал же! Как только умудрился…
— Тетушка Синеока! Там дядя! Дядя Клочок! Дядя Клочок вернулся!
Латгери еще плоховато разумел веннскую молвь, но сказанное мальчишкой не понять было трудно. Кто-то вернулся. Кто-то, очень дорогой для синеглазой женщины. Настолько дорогой, что она, разом забыв и про Латгери, и даже про сородича-волчонка, без оглядки бросилась из клети.