– Да, я позвоню, – кивнул на внутренний телефон, Эрнест. – Хорошо бы закончить с этим поскорее. Надоело. Как только ребята здесь сидят месяцами?
Он небрежно похлопал по плечу оператора, ответившего ему бледной улыбкой – поглощенный прослушиванием и записью, не снимавший наушников, он не слышал, о чем говорят.
– Там чисто? – показал пальцем на потолок Клюге.
– Проверено, – заверил Канихен. – Батареи парового отопления давно срезаны, печи в камере разобрали еще поляки, а парашу просто выставляют за дверь. Противно, но ребятам каждый раз приходится ее всю проверять, чтобы не спрятали записок. Вот уж у кого дерьмовая работа!
– И так кругом дерьмо, – скривил губы Клюге. – Хорошо, по трубам они не могут перестукиваться, а стены?
– Стены, – фыркнул Эрнест. – Наверху крыша, под ними следственный кабинет. С одной стороны камеры лестничный марш, а с другой – склад тюремного имущества. Кроме того, из их отсека вывели всех заключенных и за каждым, отправляемым на допрос из камеры, внимательно следят, чтобы не попытался что-либо сказать, крикнуть или бросить записку. Можешь не волноваться, я уже подробно докладывал обо всем оберфюреру.
Клюге тяжело поднялся, надел фуражку, немного постоял, о чем-то раздумывая, но, видимо, приняв решение, направился к выходу. У двери он обернулся:
– Не забудь про второй коридор.
Канихен сделал обиженное лицо и снял трубку внутреннего телефона. Хлопнула тяжелая дверь, и Клюге отправился в обратный путь из подвала.
* * *
Стоя у зарешеченного окна в кабинете начальника тюрьмы, Клюге, брезгливо сморщившись, разглядывал двор: он никогда не любил посещать тюрьмы, концлагеря и полицейские участки – все они тягостно и противно отдавали казенщиной, словно оставляющей на тебе свой незримый налет, от которого потом долго не удается отмыться. Особенно отвратительно чувствуешь себя в лагерях, когда чадят трубы печей крематориев, извергая жирный черный дым с приторно-сладковатым запахом, который впитывается в одежду и преследует тебя даже спустя несколько дней.
Да, противно, но необходимо. Кто-то же должен брать на себя эту нелегкую работу и ответственность, чтобы другие могли спокойно заниматься своими делами?
Тюремный двор ему не нравился – прямоугольный, заасфальтированный, он одним концом упирался в глухую стену здания. Нет, поляки не знали, как надо строить образцовые тюрьмы: в глухой стене даже нет вмурованных крюков для повешения или свинцовых пластин для расстрелов. И разве такой должен быть плац? Надо бы осмотреть и дворик для прогулок, разгороженный стенками и забранный сверху частой сеткой, но это ни к чему, только зря тратить время – никого из тех, кто интересовал шарфюрера, выводить на прогулку не будут. Никогда.