Убить Скопина, пришедшего от немцев, Ромин не решился. И вот теперь мотайся вместе с ним в одном служебном купе из Москвы на Урал и обратно, выстукивая в эфир позывные и торопливо передавая шифровки. Накроют их когда-нибудь, ей-богу накроют!
Папироса давно потухла, из щели немилосердно дуло – наверное, убирая антенну, он забыл плотно прикрыть окно или засуетился, потому как нервишки все чаще и чаще сдают… Храпел на полке усатый Скопин, мерно поднималась в такт его дыханию черная железнодорожная шинель, укрывавшая грудь и ноги напарника, пришлепывали губы с запекшейся в углах рта слюной, веки во сне мелко вздрагивали, и на поросшей волосами шее пульсировали крупные, как веревки, артерии.
Качало вагон, качалось пламя свечи в фонаре, тени скользили по лицу Скопина, а Ромину неудержимо хотелось сдавить руками его пульсирующие на шее жилы, ощутить, как хрустнет под пальцами горло, как задергается тело прощающегося с жизнью напарника. А потом выбросить на ходу рацию в снег и спрыгнуть самому. Чемодан куда-нибудь под лед, сесть на другой поезд – и к чертовой матери!
А тот связной на Урале? К нему тоже есть нитка из-за линии фронта, надо тогда и его, как Скопина, который тоже, вроде Ромина, принявшего имя Федулова, может оказаться совсем и не Скопиным. Того, связного на Урале, убрать проще – при встрече завести в глухое место и выстрелить в упор прямо в сердце. Никто и не услышит, а труп зарыть в снег: к весне начнутся метели, снегом занесет прилично, а потом пусть себе оттаивает на здоровье. Тогда до этого Ромину никакого дела уже не будет.
Искать на Урале Ромина не смогут – он сядет после убийства в поезд и укатит. Пусть мечутся – подумаешь, пропал человек! А вот тогда-то и придет черед кончить Скопина, и все концы окажутся отрублены.
С трудом отвернувшись от спящего напарника, Ромин поглядел на свои руки – пальцы их скрючились, как будто он уже держал его за горло. Нет, рано, и нельзя так, прямо в купе. Надо на каком-нибудь глухом полустанке – ветреном, заснеженном, где поезд останавливается буквально на минуту-другую, а на следующей большой станции, когда от нее уже отойдет поезд, заявить, что Скопин отстал – побежал за кипятком и не вернулся. Вот как надо! А пистолет выбросить вместе с рацией – ну его к бесу, да и зачем он, если начнешь другую жизнь, тихую и незаметную, внешне похожую на эту, но только внешне, а не по сути.
Все, решено, так и надо поступить – не мальчишка уже, хватит! Взгляд его упал на столик. Там лежала бумажка с колонками пятизначных цифр. Роман похолодел – это же надо, забылся, ушел в воспоминания и размышления о будущем, а уничтожить текст шифровки запамятовал. Дрожащими пальцами он схватил листок, открыл стекло фонаря и поднес его к пламени свечи. Огонь жадно лизнул бумагу, заставил ее потемнеть и свернуться в черный жгутик.