Когда я вновь увидел ее на следующее утро, то лишь поздоровался и вежливо улыбнулся, боясь выдать свою симпатию. И сейчас я тоже не двинулся с места, стараясь не смотреть на Читру и Ронни Нила, лишь иногда украдкой бросая в их сторону быстрый взгляд. Потом я присел в сторонке и стал смотреть, как они разговаривают, запретив себе думать о трупах, виденных мною в тот вечер; хотя слово «трупы» в данном случае было скорее эвфемизмом: я ведь видел, собственно, не трупы, а то, как они стали трупами. Казалось бы, эти мысли должны были отвлечь меня от Читры, от грациозного изгиба ее длинной шеи, от желобка между ее грудями, который едва выглядывал из ворота блузки. Должно было, но почему-то не отвлекло.
Тем временем Игрок обратился к нам с речью. Он говорил о том, какое большое значение имеет наше отношение к работе — что-то о роли восприятия, о том, что наш товар нужен людям.
— Да-да, друзья мои, это так! — воскликнул он. Лицо его раскраснелось, но не побагровело от напряжения, а скорее ожило и порозовело от переизбытка сил. — Вы знаете, я ведь и сам их вижу каждый день. Они сидят возле своих домов, среди своих пластмассовых бассейнов, трехколесных велосипедов и садовых гномов. Вы ведь знаете их и знаете, кто они такие. Они — бирюлечники! Барахольщики! Они сидят и мечтают что-нибудь купить. Они обшаривают округу своими жадными маленькими глазенками и думают лишь об одном: что бы мне такое купить? Как бы мне потратить деньги на что-нибудь такое, отчего моя жизнь станет приятнее?
Игрок сделал паузу, расстегнул воротник своей голубой рубашки и ослабил галстук, потянув за него одним пальцем, словно Родни Дэнджерфилд, которого в очередной раз не уважили.[20]
— Поймите: они просто не знают цену деньгам. А вы знаете. Эти люди хотят избавиться от своих денег, и поскорее. Хотят передать их вам. И знаете почему? Потому что деньги — отличная штука. Вы, наверное, слушали эти песенки, которые у всех на зубах навязли? Ну эти, где говорится, что деньги — пустяк и нет ничего важнее любви. Здорово, правда? Любовь… Вы встречаете свою любовь, единственную и неповторимую, и пока вы вместе — ничто другое не имеет значения. Пока есть любовь, можно жить и в жалкой лачуге. Запросто — была бы любовь! А ездить можно и на ведре с гайками — была бы любовь! Отлично, просто зашибись!
И тут он сделал очень странную вещь. Он поднял руки, развел их пошире, как будто хочет обнять невидимого слона, и в этой позе замер. В комнате повисла тишина. Я уже видел этот трюк раза три-четыре, хотя Игрок прибегал к нему далеко не всякий раз — пожалуй, даже реже, чем раз в неделю. Зрелище было действительно странноватое, но толпу приводило в восторг. Публика разразилась криками и аплодисментами, а Игрок, постояв так еще секунд двадцать—тридцать, вновь вернулся к своей демагогии.