Надя смеялась. Сочувственное возбуждение Генриха убеждало ее, что она не ошиблась в тоне, хотя, может быть, и зря вопреки предупреждению помянула гения.
Надя посмеивалась, приглашая всех и каждого присоединяться к веселому трепу, но отчего-то уже и насторожилась. Она удивилась, когда обнаружила, как сильно, всем существом увлекающегося художника Генрих откликнулся на ее не лишенные лукавства замечания.
Чалый не видел газету и не понимал, о чем вообще речь, но ничему не удивлялся. С хладнокровием много всего испытавшего в искусстве и много передумавшего человека он не удивился бы даже и гению. Если бы таковой нашелся. Он верил, что существует немало талантливых никому не известных и закопавших себя людей. Он верил в талант и в скромность, как верят в редкую, известную по рассказам птицу.
На лице Куцеря, униженного самым предметом разговора, неумеренными восторгами по поводу какой-то дранной газеты, играла кривая ухмылка.
Колмогоров глотал лекарство.
— Сердце? — негромко спросил Чалый.
Колмогоров кивнул и запил таблетку глотком кофе.
— Может, воды?
— Гадость, — коротко, не желая распространяться, отозвался Колмогоров.
— А кофе? Кофе с таблетками. Ничего?
— Стимулирует. Наоборот, стимулирует.
Чалый покачал головой, но спорить не стал.
— Вячеслав, вы прочли? — обратился Новосел к Колмогорову.
Колмогоров полез в стол и достал вырезку — сложенный газетный лист с рассказом.
— Читал, — признал он наконец коротко.
— Вам не понравилось? — насторожился Генрих.
— Мне не понравилось.
Неприятно пораженный, Генрих держал возвращенную газету, как бы раздумывая, какое ей найти применение. Надя отлично Генриха понимала: равнодушная реплика балетмейстера горела у нее на щеках, как пощечина.
— Да ведь это, посмотрите, Феллини! — запальчиво воскликнула она. — Вы — творческий человек! Неужели вы не увидели?
Непривычная в этих стенах дерзость заставила всех смутиться.
— Это ж кино! Современное образное мышление! Вот это там: когда выходят на площадь. Все так увидеть — Феллини! — горячилась, не встречая возражений, Надя. — Уж это вы могли бы оценить — образное мышление?!
— Не люблю чернуху, — против ожидания вяло возразил Колмогоров.
— А вы, значит, как: искусство принадлежит народу?! — сказала Надя, подавшись вперед, чтобы убийственный шепот ее достиг ушей Колмогорова.
Колмогоров свел челюсти и потемнел, словно собравшись ответить резкостью, но промолчал. Он, казалось к общему недоумению, не находил слов.
— Всё имеет право на существование, — возразил он наконец как-то академически. — Мне это не близко. Вот и всё. Можно отдавать должное таланту и не принимать его.