…Папина приятельница Мэри Фриск ведет его к крупнейшему американскому издателю детективной литературы господину Батиста.
— Батиста, это испанская фамилия? — спрашиваю я Мэри.
— Да, он испанец.
— Тем лучше, — замечает отец, — представится возможность поговорить по-испански!
Однако в ресторане ему навстречу поднимается типичный голубоглазый американец:
— Сразу предупреждаю: я не знаю ни слова по-испански. Америка — это котел, перемалывающий все национальности. Так что английский, только английский.
Батиста краток, вопросы задает без «воды»:
— Кого из советских писателей вы предложили бы здесь напечатать?
— Ардаматского, Цырулиса, Вайнеров, Дудко, — перечисляет отец.
— А каким, на ваш взгляд, может быть название спецномера журнала, посвященного советскому детективу?
— «Вот пришли русские», — шутит папа.
— Кстати, прекрасное название, с ним кассовый сбор обеспечен. Обязательно посоветуюсь с моим адвокатом…
Меня поражали свобода и раскованность, с которой отец вел себя за границей с дельцами, богатейшими людьми. Открытость, умение слушать, вести диалог, переубеждать собеседника или, если понимал, что тот прав, соглашаться. Он был открыт, прост, искрометен и одинаково хорошо себя чувствовал в беднейших кварталах, бандитских районах и на роскошных приемах… По дороге в отель, на маленькой улочке в Манхэттене со старыми, неказистыми домами видим дверь с табличкой «Дом престарелых актеров». Отец легонько ее толкает — темная каменная лестница круто спускается вниз. Вдруг за спиной раздается слабый голос: «Please, help mе».[20] Оборачиваемся: старушка со слезящимися глазами, с палочкой тянет к нам сухие руки — спуститься самой ей уже не под силу. Спускаемся, держа ее под руку. Небольшой зал, длинный стол с грубой посудой и одни старики. Некоторые ковыляют сами, но большинство в инвалидных колясках. Уходя, еще раз вглядываюсь в их выцветшие лица. Неужели всего несколько десятков лет тому назад эти люди играли на Бродвее, репетировали, гримировались, лихо отплясывали чечетку, снимались в фильмах, пели? Как же страшна в своей неумолимости старость и что может быть страшнее старости забытого, одинокого актера…
Мы приглашены на выставку Хуана Миро Аллом Рубинстейном. Заезжаем за ним домой. Алл — огромен, одет в черный кожаный костюм на манер охотничьего наряда. Его дом — колоссальное нагромождение телевизоров, сверхсовременной мебели, аквариумов, ламп, роботов и баров. Алл — фанатик телевидения, его самый большой телевизор ловит 320 программ по всему миру. Он любит путешествовать. Подведя нас к карте мира, с гордостью говорит: