От своего отца Раймонд унаследовал прозвище Баско. Высокий и худой тринадцатилетний мальчуган с большим веснушчатым носом, тонкими губами и взглядом, то ускользающим, то дерзко направленным на вас, он сильно смахивал на тот тип, что нередок в провинции: браконьер-ловелас, выпивоха, враг полицейских и воров. Вот такой Баско, беззастенчивый сорви-голова, который внезапно мог впадать в ярость, от чего делался бледным, был не кем иным, как заводилой нашей банды. Он организовывал наши игры, из которых даже самые безобидные превращались или в свалку, или в бесконечные прогулки по полям, а иногда в мародерство или скабрезные фарсы.
Я чуть было не упустил еще одну причину его престижа: у него были три сестры, самая маленькая из которых, младше его на год, рыжая, пухленькая, душистая, часто присоединялась к ватаге на чердаке заброшенного дома, когда, развалившись на сене и освещенные светом, падавшим из единственного окошка, мы держали совет.
Сразу после нашего знакомства он отдалился от банды. Может статься, слишком легко давшаяся роль атамана и власть успели ему поднадоесть. Конечно, нам случалось, и нередко, присоединяться к товарищам в шумных играх. Но гораздо чаще они играли и боролись без нас. Вечером, часов около шести, сделав наспех задания на завтра, Баско, проходя за домами, пронзительно свистел, я выходил к нему, и мы шли на поиски приключений. Чувства свободы, звука наших шагов на дороге, свежего воздуха, холмов, запаха спелых фруктов или свежескошенной травы – этого было достаточно, чтобы переполнить нас тихой радостью. Иногда один из нас для разнообразия поддевал ногой яблоко, валявшееся на обочине, или ударял палкой по звучной ограде пастбища. Потом, спустившись с холмов, мы вытягивались на траве и смотрели до первых звезд, как над нами золотилось и угасало вечернее небо. Если шел дождь, мы прятались в каком-нибудь бараке или полуразрушенном домике рядом с полем – Бог знает сколько таких лачуг пустует рядом с деревнями; можно подумать, что желание пожить в одиночестве для каждого поколения становилось навязчивой идеей.
Именно это желание и могло заставить нас восхищаться старой книгой тем вечером, когда Баско, войдя на кухню моих бабушек, застал меня на коленях перед платяным шкафом следящим за историей Зели от одной гравюры к другой. Я показал ему эти гравюры. Я не решусь сказать, что значила для него пустыня, которая звала и приняла в себя девочку: место изгнания и аскетизма – не думаю; свободную землю – наверное; но точно могу сказать – это была для него неизведанная, полная приключений страна.